— Эти стихи нашего хана не тюркские, а узбекские! — Камбарбий никак не хотел сдаться.
— Все поэты-тюрки писали стихи именно на этом языке! Тюркский язык Навои и узбекский язык Шейбани-хана — один язык. Теперь и душа у нас должна стать единой, господа султаны. Вырожденцы Тимурова корня говорили: «Вон те — тюрки, а эти — узбеки» — и отделяли племя от племени, разъединяли народ. Теперь наш святейший имам, воитель-халиф, второй Искандер, снова объединит нас всех. Да осуществит свою угодную богу цель великий хан!
Тем и кончился словесный поединок. Поэт отдалился, гордо вознеся голову.
Купайбий, глава племени кушчи, посмотрел на Камбарбия и сказал:
— Видал, каковы они, отродья сартские? Их словами не одолеешь!
— Не словами, так саблей одолеем, — тоже нарочито громко сказал Камбарбий.
Султаны дружно рассмеялись.
К вечеру, сопровождаемый пятью-шестью мюридами, прибыл из Самарканда и Ходжа Яхъя, последний, кого ждал Шейбани для задуманного.
Слезая с коня, Ходжа Яхъя излишне торопился, ноги его запутались в кожаных приводах стремян. Мюриды помогли пиру сойти на землю…
Ходжа Яхъя — белая пышная чалма, легкий, изящный сакарлот, сам весь воплощенное достоинство — приблизился к трону, на котором восседал Шейбани-хан, с чуть склоненной головой. Голосом, привыкшим звонко и нараспев читать Коран, произнес веско:
— Ассалом алейкум, доблестный хан! Ворота Самарканда открыты перед вами…
Шейбани прервал, заметил иронически:
— Это вы открыли нам ворота Самарканда?
— Всякое дело свершается по воле божьей и не иначе.
— Мы осуществляем волю божью, иные по своей воле готовились отдать Самарканд Бабуру!
Все достоинство тут же слетело с пира. Он понял, что дальше обмениваться словесными колкостями опасно.
— Человек слаб, повелитель… Если мы в чем-то провинились, простите. Я пришел к вам с повинной головой…
— Пришел? Или привели?
Ходжа Яхъя прослезился.
— Отведите ходжу наверх, — приказал хан, — да усадите рядышком с его любимым мирзой.
И когда Ходжу Яхъю увели, Шейбани тут же призвал к себе муллу Абдурахима — старца лет шестидесяти, своего ближайшего советчика.
О чем говорили они наедине, никто из собранных на совет вельмож не знал. Многих султанов удивляло, что Шейбани-хан не спешил войти в открытые ворота Самарканда. Почему мешкаем, почему бы не ворваться туда вихрем и не захватить вожделенный центр Мавераннахра, куда так долго и упорно стремились узбеки Шейбани?
Наверное, высокое собрание затем и созывается, чтобы принять наконец такое решение? Во всяком случае, когда через главный вход в зал вошел Шейбани-хан, любопытство собравшихся достигло предела. Все вельможи повскакали со своих мест и низко поклонились хану. А тот медленно поднялся на шахнишин и скрестив ноги, спокойно замер на парчовой курпаче. Мулла Абдурахим сел справа от хана. После короткого молчания мулла Абдурахим прочел суру из Корана — во имя благоприятного хода дел, пожелал хану — воителю истинной веры — осуществления всех его ценнейших устремлений. Опять помолчали. И снова мулла нарушил молчание, перейдя наконец к сути дела: