— Мешало ли вам ваше еврейское происхождение?
— Не скрою, в войну и до нее антисемитизм откровенно процветал. Стоило открыть в «Нью-Йорк таймс» раздел объявлений о приеме на работу, как ты сразу же натыкался на предупреждения типа «Евреев просят не беспокоиться», «Католиков просят не беспокоиться», «Негров просят не беспокоиться». На дверях гостиниц, особенно в Нью-Джерси, зачастую можно было увидеть табличку: «Евреям вход воспрещен».
— Сюжеты ваших пьес, скажем «Смерти коммивояжера», вы придумываете или черпаете из жизненного опыта?
— И так, и так. Теперь уже трудно сказать, кого из моих персонажей я на самом деле встречал в жизни.
— Говорят, вы не любите Нормана Мейлера? Отчего?
— Мне не хочется о нем говорить. Между нами нет ничего общего.
— Как вы относитесь к его книге о Мэрилин?
— Да он с ней никогда не встречался. Что он может о ней знать?
— Когда вы впервые увидели Мэрилин, то сказали ей: «Ты самая грустная из всех женщин, каких я знал». А она ответила: «Мне никто еще такого не говорил». Что она была за человек?
— В то время она еще не была знаменита. Никто и представить себе не мог, что ее ждет такая блистательная карьера. И сама она в это не верила. С тех пор прошло еще целых пять лет, прежде чем мы узнали друг друга ближе. С первого взгляда она мне показалась не просто грустной, а подавленной. Ей так хотелось показать всем, что она счастлива, но это было шито белыми нитками. По крайней мере для меня. Других-то она обманывала довольно искусно.
— А для чего она притворялась?
— Видимо, ей казалось, что она этим облегчит свои страдания, свое отчаяние. В детстве с ней, как теперь принято говорить, обращались жестоко. А следы детских травм остаются на всю жизнь и с годами только обостряются.
— Почему вы влюбились в Мэрилин?
— Почему? Странный вопрос.
— И все же, что главным образом в ней привлекало?
— О, если б я мог ответить на этот вопрос, так вообще, наверное, разрешил бы все земные проблемы.
— Ну, тогда чем она была для вас?
— Большой радостью и большой мукой. Пока мы жили вместе, она была все время больна. И болезнь эта в конце концов свела ее в могилу.
— Злые языки утверждают, что вы воспользовались страданиями Мэрилин, когда писали «После грехопадения».
— Да. «После грехопадения» — это гимн ее страданиям, памятник ее горестной судьбе. Она не имела права страдать, ибо должна была служить воплощением мифа. Она и поныне остается легендой. А легенды не чувствуют боли. Меж тем вряд ли кому-нибудь довелось пережить подобную агонию, которую люди упорно не желали замечать. Они и после смерти окружают ее ореолом безоблачного счастья, недоумевая, с чего бы это ей взбрело покончить с собой. Люди не любят смотреть правде в глаза. Это слово, по выражению Набокова, вообще надо брать в кавычки.