— Конечно, это для меня самый веселый день в году! Гости, танцы, веселье!
— А это им по средствам? — продолжает мадам каким-то «кусучим» тоном.
— Вероятно, да.
— Ну, знаете, если ваш папа может себе это позволить, значит, он богатый человек!
— Нет, — смеюсь я, — папа совсем не богатый. По вашим понятиям, он, наверное, даже бедный. Он трудится день и ночь, и то, что он зарабатывает, наверное, в сто раз меньше того, что есть у вас…
— Так почему же он позволяет себе такие расходы, если он нищий?
— А кто вам сказал, что мой папа нищий? Нищий просит милостыню, а папа работает!
Я чувствую, что порчу дело, говорю то, чего бы не надо было говорить, но нет сил, до чего меня раздражает эта злая баба!
— А почему вы вообще празднуете дни рождения? Почему?
— Ну, почему, почему… Мы — дружная семья, мы любим друг друга… Мы радуемся тому, что мы есть на свете! (Черт знает что я говорю!)
— А что он вам оставит в наследство после своей смерти, ваш добрый папа?
— Зачем вы так говорите! — вдруг сорвавшись, говорю я с сердцем. — Пусть он живет как можно дольше, мой папа! Нам ничего не нужно оставлять, мы тоже будем работать. И будем содержать наших родителей, как папа и его братья содержат своих стариков.
— Ну хорошо! — меняет вдруг разговор мадам Бурдес. — А какое вам дело до того, разрешу ли я праздновать день рождения Таньки и Маньки? Почему-вы просите об этом?
— Я люблю Таню и Маню. Они хорошие, добрые, ласковые девочки, старательные, послушные… Я их люблю.
Я чуть не сказала: «несчастные», но вовремя сдержалась.
Нет, я все-таки дипломат…
— Так… — говорит мадам неопределенно. — Ну, а Жозеньку моего вы не любите?
Ох, это коварный вопрос. Я на нем сверну себе шею…
И я отвечаю:
— Жозя — злой мальчик. (Нет, все-таки я не дипломат!)
— Ах, ах, ах! — вдруг насмешливо причитает мадам Бурдес. — Сейчас я сяду плакать: «Какое несчастье, мадмуазель Яновская не любит моего Жозеньку!»
(Ох, как испортился разговор! Дипломат я — совершенно ясно — копеечный!)
— Ничего, — произносит мадам Бурдес с угрозой, — у Жозеньки будет такое состояние, что его будут любить все!
Мне бы уж молчать, правда? Так вот нет: я как с ледяной горы на санках качусь.
— За деньги никто никого не любит! — говорю я гордо.
Неуспех моего заступничества за Таню и Маню полный. Лучше бы мне не впутываться в это дело. Не только не помогла бедным девочкам, но еще и напортила. У, дура бестолковая!
Девочки провожают меня домой, и — самое горькое! — они же меня утешают.
— Ничего, — говорит Таня, — еще не все пропало. Вдруг… Вдруг что-нибудь случится замечательное, а?