Сенечка успокаивается, но ненадолго. Теперь у него новая забота: все заняты укладкой, ну он тоже хочет помогать.
— Можно, — просит он, — я принесу? Можно?
Наконец мама говорит ему очень решительно:
— Хорошо. Хочешь помогать? Сбегай на кухню и посмотри, есть я там или нет?
Не поняв шутки — ведь он еще маленький! — Сенечка, счастливый тем, что ему дали поручение, устремляется на кухню.
Через минуту он возвращается и растерянно докладывает:
— А тебя на кухне нету… — Но тут же, широко улыбнувшись, он соображает: — Мамочка, ты же вот она! Здесь!
Все смеются, а мне жаль бедного мальчишку. Я сама недавно была маленькая и очень хорошо помню, как меня обижало недоверие взрослых. Я, как теперь Сенечка, хотела помогать, всерьез помогать, взрослые не верили, что я гожусь на что-нибудь, и поручали мне всякие пустяки.
— Знаешь что? — говорю я Сенечке. — Пройдись по комнатам, погляди: вдруг что-нибудь очень нужное забыли уложить?
Сенечка, радостно кивнув — понимаю, мол, понимаю! — устремляется в папин кабинет. Спустя минуту-другую он возвращается — мордочка у него веселая. Осторожно, с большим напряжением, он что-то тащит.
— Вот! — говорит он, довольный собой. — Папина чернильница… И чернила… Ведь это нужно на даче, да?
И он собирается опустить в корзину с бельем и платьем чернильницу, полную чернил.
— Ох ты, лихо мое! — даже взвизгивает Юзефа, отнимая у него чернильницу. — И пальцы спачкал, и штанишки… А нос, нос! Ты что, пил этую чернилу или что?
Сенечка немножко сконфужен. Но не проходит и пяти минут, как он, пыхтя и сопя не столько от усилий, сколько от восхищения собственной толковостью, приволакивает из столовой графин с водой.
— Вот! — торжествует он. — Вода! Это на даче очень нужно.
Вдруг — пожар? И вообще летом хочется пить.
Мы с мамой хохочем, а Юзефа отнимает у Сенечки графин.
— Шаматоха! — вздыхает она. — Не хлопчик, а шаматоха!
Наконец все уложено. Приезжает подвода за вещами.
Юзефа сперва поит на кухне возчика чаем — это уж такой обычай при переезде на дачу и с дачи. Напившись чаю, возчик Авром-Гирш (он всегда перевозит наши вещи) входит в комнаты. Сенечка с завистью смотрит на длинное кнутовище в руке Авром-Гирша. Если бы Сенечке такое кнутовище, Астантин бежал бы, как наскипидаренный… За возчиком входит подручный — его сын Рува.
— Ой, как много вещей! Ой, какие тяжелые вещи!
С этой фразы Авром-Гирш каждый раз начинает перевозку.
— Такие тяжелые вещи… Мадам докторша, три рубля за подводу немислимо! — И Авром-Гирш проводит кнутом по воздуху, словно пишет это слово. — Не-ми-сли-мо!