Величайший урок жизни, или Вторники с Морри (Элбом) - страница 34

На первую страницу

Морри внимательно выслушал всю эту мрачную историю. Когда письмо было-таки дочитано, он мягко спросил:

— Ну, что же мы ответим?

Воцарилось молчание. Наконец Роб не выдержал:

— А давайте так: «Спасибо за ваше длинное письмо».

Все рассмеялись. А Морри посмотрел на сына и просиял.

Рядом с его стулом лежит бостонская газета с фотографией улыбающегося бейсболиста — он только что поймал мяч. Из всех существующих болезней, думаю я, Морри досталась та, что названа по имени спортсмена.

— Вы помните Лy Герига? — спрашиваю я.

— Я помню, как он стоял на стадионе и прощался.

— Значит, вы помните его знаменитую фразу.

— Какую? — спрашивает Морри.

— Ну что вы! Лу Гериг, Гордость Янки. Речь, что эхом неслась из репродукторов?

— Напомни мне. Произнеси эту речь.

Сквозь открытое окно я слышу, как подъехал мусоровоз. И хотя на дворе жарко, на Морри рубаха с длинным рукавом, а ноги укрыты одеялом. Кожа его бледна. Болезнь полностью овладела им.

Подражая Геригу, я начинаю громогласную речь, и слова мои точно отскакивают от стен стадиона:

— «Се-е-егодня-я-я… я чувствую себя… самым счастливым челове-е-еком… на всей земле…»

Морри закрывает глаза и медленно кивает:

— М-да… Что ж, я такого не говорил.

Вторник пятый. Мы говорим о семье

Стояла первая неделя сентября, первая неделя занятий, и впервые за тридцать пять непрерывных лет в университете не было аудитории, где бы ждали появления Морри. Бостон заполнили студенты: что ни улица, то разгружаемый грузовик. А Морри в это время сидел у себя в кабинете, и это казалось несправедливым, словно профессор был ушедшим на покой футболистом, и вот в первое воскресенье на пенсии он сидит перед телевизором и думает: «А ведь я еще мог бы как они». По опыту знаю, что, как только начинается новый чемпионат, лучше их не трогать. И ничего не говорить. Но мне не нужно было напоминать Морри об истекающем времени.

Теперь в наших записываемых на пленку беседах мы пользовались не обычным микрофоном — Морри не мог держать его подолгу, — а маленьким, таким, как журналисты на телевидении прикрепляют к воротнику или лацкану пиджака. Но так как Морри носил только мягкие рубашки из хлопка, свободно на нем болтавшиеся, микрофон то и дело накренялся и переворачивался, и мне приходилось его поправлять. Морри, похоже, это очень нравилось, поскольку я оказывался совсем близко. А его потребность в физическом ощущении любви стала сильнее прежнего. Наклоняясь к профессору, я слышал его свистящее дыхание, тихое покашливание и легкое причмокивание губ перед тем, как сглотнуть.

— Ну, друг мой, — сказал Морри, — о чем мы будем говорить сегодня?

Следующая страница