В нашем слияние было что-то отчаянное, мы были словно пару влюбленных на тонущем корабле. Эти несчастные понимают, что спасенья нет, а также то, что эти минуты любви могут быть последними в их жизни. И пока все вокруг хватают документы и спасательные жилеты, влюбленные дарят последние минуты жизни друг другу. Все до остатка. До последней капли:
Впервые за долгое время я проснулась очень поздно. Проснувшись, я сладко потянулась, подставляя свое разморенное сном тело солнечному свету, бившему через окно.
Алекса рядом не было, видимо он ушел по делам. Вчера он определил меня в дальнюю палату на последнем этаже. Это был этаж, где лежали тяжелые больные, а также те, кто был в коме, но родственники не хотели отключать несчастных от аппаратов, поддерживающих их растительную жизнь. На этаже было не много персонала, а те что работали, были самыми проверенными. О том, что я здесь никто не должен был знать, поэтому я была поселена среди гнетущего больничного безмолвия. И не смотря на все это, я была до безобразия счастлива. Я была счастлива так, что мне хотелось петь и кричать о том, что я люблю самого лучшего человека на Земле, и что он любит меня.
Поскольку мне запрещено было выходить, то почти целый день я валялась глядя глупые сериалы и листая журналы, которые принес мне Александр. Днем он был еще красивее, он побрился и теперь его гладкая щека терлась о мою, пока я бормотала ему в ухо всякие глупости. Раньше мне это было не свойственно, и видя, как парочки называли друг друга 'Кисуля' и 'Перчик', меня передергивало. А теперь я сама сидела поджав под себя ноги и бормоча ему в ушко слова любви, а когда он наклонял мою голову, чтобы прошептать мне подобную же чушь в ответ, я буквально таяла и мурлыкала как кошка.
Наконец, начинал пиликать его пейджер и он куда-то убегал смеясь, потому что я с деланным гневом кидала ему вслед журналы и называя 'изменщиком'. Он возвращался, целовал меня в нос и снова куда-то убегал.
Неделя пролетела очень быстро, но не смотря на свое счастье, я заскучала. Мне нельзя было выходить во двор и подходить к окну, а обеды мне приносила неразговорчивая медсестра в возрасте, которая на все мои вопросы отвечала или 'Не знаю' или 'кто ж его знает'. В итоге, я начала выть от скуки. Лежа в одиночестве в ослепительно белой палате я думала то о Алексе, то о Чаки. Правда, мысли о Чаки были какие-то отстраненные и далекие. Видимо, я уже достаточно истерзала себя лежа долгими одинокими ночами в его особняке и слушая громкую музыку и смех других женщин.