Может, Фидель и вправду пророк, подобный Моисею. Сорок лет с 1959 года он указывал им путь, ограничиваясь пределами одного острова, объясняя, что не надо ничего искать, что они и так в раю. На своем острове, где водятся тысячи уникальных животных и нет ни одного ядовитого. Где священные и величавые деревья сейба растут рядом с огненными цезальпиниями. Где распускается белоснежная марипоза и щебечет крохотная токороро, сине-красно-белое оперение которой подобно кубинскому флагу. Может, спустя сорок лет блуждания по острову их земля сама превратилась в рай, причем превратилась с помощью их собственных натруженных рук, с одинаковым упорством умеющих держать и плуг, и винтовку…
– Ты должен ехать ради сына, – приговаривала Мария Элена, собирая дона Рамона в дальнюю дорогу. – Он здесь пропадет, сгинет в раулевских застенках. А там, в Америке, такие перспективы… Ты нужен своему сыну. Не предавай его.
…Когда вождь первой войны за независимость Кубы Карлос Мануэль де Сеспедес был поставлен испанцами перед выбором – спасти родного сына или предать свой народ, герой предпочел пожертвовать жизнью сына, нежели выкупить ее ценой предательства.
Дон Рамон Рафаэль хорошо знал историю, но не считал себя способным на геройство. Внутренне он казнил себя за малодушие, всем сердцем чувствуя, что совершает ошибку, но, привыкший плыть по течению, он, словно зомби, входил в мутную реку чужих иллюзий, не ведая, куда занесет его это бурное течение.
– Отдай конец! Бросай его мне! – орал Ласаро неуклюжему юноше, который пытался снять канат с кнехта. – Что ж ты такой медлительный… Глуши мотор – трос натянулся! Этот немощный его не снимет…
– Может, задний ход дать? – неуверенно спросил глуховатый Бернардо, добровольно возложивший на себя скромную роль боцмана, но, встав у штурвала, тут же возомнивший себя Магелланом.
– Выруби мотор и отойди от штурвала, дебил! – приказал Ласаро, сопровождая свои требования выразительными жестами.
– А ты уверен, что мы его потом заведем? – усомнился отверженный боцман, однако подчинился вожаку – заглушил двигатель, недовольно спустился с капитанского мостика и угрюмо направился клюку, ведущему в трюм. Чем терпеть оскорбления, лучше пойти проверить наспех сваренную заплату в машинном отделении. На самом деле на этой ржавой посудине времен Батисты, почти такой же дряхлой, как затопленная в этих водах в середине Второй мировой немецкая субмарина, имелась не одна заплата ниже ватерлинии. Но Ласаро и его «боцман» знали только об одной залатанной пробоине.
– Тяни на себя канат, слабак! – кричал во все горло Ласаро. – Вот так, бездельник. Бросай на борт! Наконец-то. Отдать швартовы! – Он входил в роль как мог – ругался нецензурной бранью и суетился, заводясь раньше двигателя.