Подскакали воины. Есаул, человек с монгольским разрезом глаз, резко осадил своего боевого карабаира[57], приложил руку к груди, поклонился в седле. Второй заученно повторил его движения.
— Да будет счастливым путь, избранный вами, повелитель… Пусть аллах дарует вам вечную жизнь!
В улыбке есаула было притворство, в глазах его Улугбек уловил и холод и насмешку, столь не вязавшуюся с пышнопочтительными словами. Улугбек сделал вид, что принял приветствие всерьез:
— Да услышит вас аллах, сыны мои… Что скажете еще? Затем ли скакали вы из Самарканда, чтобы пожелать мне удачного паломничества?
Есаул снова поклонился.
— Еще я принес вам привет от луноликого вашего сына, благословенного шах-заде, что молится о своем отце и благополучии его.
— Спасибо и ему… что же он велел передать мне?
— Наш повелитель приказал, чтобы мы проводили вас с почетом, как подобает человеку вашего сана и вашей известности.
Улугбек выпрямился, прямо, глаза в глаза посмотрел на есаула.
— Мухаммад Тарагай не для того отправляется в святую Мекку, чтобы возвратиться потом снова на трон, поэтому султанские почести ему теперь ни к чему… Коли за этим скакал, то вернись и передай мои слова шах-заде!
Лицо есаула выразило крайнюю степень восхищения и одновременно сожаления, что невозможно выполнить сказанное таким достойным человеком, каков собеседник есаула.
— Хвала вашей скромности, ваш покорный слуга восхищен вами… Но луноликий наш повелитель, ваш сын и престолонаследник, строжайше напутствовал нас — не дело, если мудрый и благороднейший покинет Мавераннахр подобно какому-нибудь нищему. Венценосец дарует вам пищу и одежду, целый караван из трех верблюдов, прибыть они должны на рассвете… А пока мы любезно просим вас отдохнуть и переночевать вон там в кишлаке, — и есаул, подобрав ремень плетки, ткнул кнутовищем в сторону маленького кишлака, видневшегося слева от дороги, среди холмов.
Вместо ответа на приглашение Улугбек снова стал всматриваться во всадника, неподвижно стоявшего впереди; что-то было в нем знакомое, но слишком далеко тот находился, чтобы разглядеть его.
— Это не эмир Джандар?
— Эмир Джандар? — переспросил есаул, опять нехорошо заулыбавшись. — Что делать эмиру одному на пустынной караванной дороге? — И повернул коня к маленькому кишлаку, месту их ночлега.
«На вопрос не ответил и враз потерял всю свою приторную вежливость… Что еще понадобилось Абдул-Латифу от меня?»
Улугбек медленно поехал вслед за есаулом. Перед глазами маячили далекие горы. Снова пришли мысли о неизбежности смерти, о близости ее, только теперь успокоительные мысли. «Зачем дрожишь, Мухаммад Тарагай? Боишься потерять голову? Но много ли она стоит ныне — без трона, без собольей шапки, без знаков султанского отличия твоего от других людей?.. Кто, как не ты, говорил, что лучше скорее умереть здесь, на родимой земле, чем позже на чужбине?»