Сарайбон отвесил еще более низкий поклон.
— Не позволит ли повелитель рабу своему свершить сначала молитву бомдод?
„Слава аллаху, выходит, уже утро наступило“, — подумал Абдул-Латиф, чувствуя облегчение. Милостиво наклонил голову. Сказал негромко:
— Пусть и мне принесут воду для омовения.
Небольшая дверца вела из залы в укромную комнатку — махфихану.
Пройдя туда, шах-заде присел на корточки у выложенного мраморными плитками углубления в полу, совершил омовение. Потом снял халат и, как делал перед сражениями, расстелил его в углу, сел коленопреклоненно на золоченую эту подстилку лицом к Мекке. Зашептал слова молитвы. Потом долго еще сидел, прикрыв глаза, не меняя молитвенной позы, — подстеленный халат словно изымал его из суетного мира. Сосредоточенно вслушивался в тишину — так обращался к небесам, просил защиты, поддержки, душевного успокоения. И когда успокоение начало приходить, когда решил он уже подняться, из соседней большой комнаты послышался шум, возня, приглушенные голоса будто борющихся друг с другом людей. Абдул-Латиф торопливо подобрал с полу халат и, на ходу набросив его на плечи, быстро пошел в залу, но достичь ее не успел: дверь распахнулась и в махфихану вбежал Абдул-Азиз.
Он был бос. Непокрытая голова его, наголо обритая, тряслась. Длинная, по колена, шелковая рубаха, до пояса разорванная, свисала с плеча. Глаза, полные ужаса, метались на лице. „С ума сошел! — пронеслось в мозгу Абдул-Латифа. Он невольно потянулся к сабле и сделал шаг назад. — Как же это он попал сюда из заточения? Кто выпустил? Кто впустил?.. И что с ним, чего он хочет?!“
Абдул-Азиз нетерпеливым жестом сорвал рубашку совсем, напрочь; пальцы вцепились в волосы на голой груди. Не попадая зубом на зуб, заикаясь, спросил:
— Что… что ты сделал с благо… благословенным… ты… отце… убийца!
„Узнал! Узнал!! Откуда?! Кто ему сказал?“
Абдул-Латиф обнажил саблю: „Кинется вперед — зарублю!“ Закричал громко, яростно:
— Эй, кто там есть? Сюда!.. Сарайбон!
— П-п-поднял меч на… родителя своего?.. Как же з-земля еще носит тебя, п-почему небеса не рухнут на т-твою голову?
Бритая голова брата тряслась все сильнее, глаза сверкали все безумнее. Стуча зубами, Абдул-Азиз двинулся вперед. Старший стал отступать к стене, выставив саблю и слегка пошевеливая ею. Но Абдул-Азиза это не остановило, он надвигался на брата, а тот уже ощутил лопатками твердую поверхность стены. Бросил халат, взмахнул саблей.
— А-а, п-подлый… отцеубийца… А-а, родитель мой… б-бла-гословенный. Что ты сделал с ним? — выдохнул Абдул-Азиз прямо в лицо Абдул-Латифу и вдруг залился щедрыми, бурными, словно сель в горах, слезами; они вмиг затопили впалые щеки, исчезая в грязной, давно не расчесываемой бороде.