Шах-заде встал, приблизился к пиру, склонился в полупоклоне, пригласил занять кресло возле трона.
Шейх не спешил. Он все сверлил взглядом своего духовного воспитанника, и красивое, удлиненно-благородное лицо наставника выражало если не прямое недовольство увиденным, то жесткую решимость исправить то, что он увидел.
Полузакрыв глаза, шейх прижал руку с четками к груди. Неторопливо произнес молитву. Затем рокочущим властным голосом задал вопрос, коего и опасался шах-заде:
— Что случилось, счастливейший из счастливейших? Или посетил тебя недуг?
— Нет, слава аллаху, все хорошо у меня, мой пир…
— Венценосцы тоже, бывает, страдают хворями.
Абдул-Латиф облегченно вздохнул. Шейх выдал ему разрешение на болезнь.
— Мучит головная боль, это верно…
— Болит голова? Просто болит или дьявол-искуситель смущает покровителя истинной веры, вносит смятение в его душу?
«Догадался! Ничто не скроется от его духовного взора».
— Если последнее, если, повторяю, смятение тревожит душу, то денно и нощно следует славить аллаха, чем и укрепишься. Смирением изгоняется сомнение! И необходимо, чтобы такое усердие, шах-заде, стало видимым всеми, стало уроком для самаркандцев, которых вероотступники много лет совращали с истинного пути.
«Осуждает, что я заперся в Кок-сарае», — подумал шах-заде. А шейх вдруг неожиданно спросил:
— Я слышал, что Саид Аббас в заточении. Зачем? Почему?
«Если б он услышал про дальнейшее, что бы сказал? А ведь услышит…»
— А затем… что он распространял всякие вредные слухи, задевающие честь раба аллаха, мой пир.
— Честь венценосца задевают слухи, распространяемые не Саидом Аббасом, а зловредными шагирдами султана-вероотступ-ника, сын мой.
Духовный сын продолжал стоять перед наставником. Смятенный взгляд шах-заде был устремлен на спокойное лицо старца, на пальцы, сжавшие четки, на полузакрытые глаза; от благообразного лица веяло твердостью, а отнюдь не снисходительностью.
— Каких шагирдов имеет в виду светлейший шейх?
Шах-заде присел наконец на краешек кресла.
— Какие слухи зловредные ни рождались бы в народе, какие бы дурные дела и беззаконные заговоры ни замышлялись… против трона… — шейх повел в сторону трона рукой в тяжелых четках, — все это идет от тех мудрецов, что избрали нечестивый путь, мой шах-заде!.. Правильно, богоугодно было казнить султана-вероотступника, и это сделал сын мой духовный. Но бельмо на глазу осталось! Все эти ученики, что гнездятся в нечестивых медресе, в исчадии богохульства — обсерватории, — вот это бельмо!
Шейх смотрел снизу вверх на Абдул-Латифа, который сидел на тронном кресле прямо, тоже устремив взгляд в одну точку; лицо без кровинки, губы плотно сжаты, пальцы рук впились в колени.