Когда мы вернулись в Лугано, я села заканчивать книгу. Посвятила я ее Саре Фергюссон и сама начала переводить на английский. Ив все время соблазнял своим романом и сердился, когда я не хотела оторваться от своей работы. Когда я, закончив перевод, предложила помочь ему, он гордо отказался, заявив, что почти закончил без моей помощи. Улетала в Токио я после очередного скандала. Ив вспомнил, что в Японии работает мой первый муж. Этого было достаточно для предположения, что я специально еду, чтобы увидеться с ним. Опять он кричал, что я разлюбила его, что готова променять на любого мужчину. Это слово «любого» показалось таким оскорбительным, что я вдруг разрыдалась в искренней обиде за свою любовь. Ив тут же бросился утешать меня, долго носил на руках, просил прощения. Утром перед отлетом он подарил мне необыкновенно красивые серьги с сапфирами и бриллиантами. Моя коллекция драгоценностей начала расти.
В Токио я встретила профессора-япониста из Женевы, который консультировал меня в работе, и мы везде бывали вместе, он с удовольствием служил гидом и переводчиком. Мы побывали в маленькизх магазинчиках, где можно было купить старинные произведения искусства, я купила несколько гравюр 18 века с изображениями красавиц того времени и чудные фигурки из кости — нэцке. Несколько раз я чуть было не попала впросак, принимая подделки за старинные вещи, но профессор всякий раз останавливал меня, объясняя ошибку. Несколько фигурок из кости так мне понравились, что я не понимала, какая разница, когда они сделаны. Тогда профессор, поторговавшись, все-таки сговорился с продавцом на половине первоначальной цены. Так я получила фигурку сидящей на корточках, глядящей исподлобья девочки с длинной челкой. Держа ее на ладони, я процитировала «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон: «То, что умиляет: девочка, подстриженная на манер монахини, не отбрасывает со лба длинную челку, которая мешает ей рассмотреть что-то, но наклоняет голову набок. Это прелестно!»
— О! Вы правы, — соглашается профессор, присмотревшись, — У вас поэтический взгляд на вещи.
На симпозиуме я говорила о значении женщины в японской культуре. Заканчиваю я так: «Возможно я скажу крамольную для современного японца мысль. Япония гордится своим феноменальным чувством коллективизма настолько, что считает за грех проявления индивидуальности. Между тем, индивидуализм — это крайность. Однообразие и единомыслие хороши на производстве, на поле брани, но есть области человеческого бытия, где творческая неповторимость — благо и счастье нации. Японцы должны вспомнить о времени, когда творчество подчеркивало уникальность каждого отдельного человека. Соревнования в поэтическом творчестве дали миру удивительные стихотворные шедевры. Так было в средневековой Японии, нашедшей золотую середину меж двух крайностей. В природе заложено, что мужчины стремятся все унифицировать, а женщина всегда живет, мечтая стать самой красивой, самой модной, самой обаятельной, а значит не похожей на других. Читая жемчужины женского творчества, такие, как «Сказание о принце Гэнзи», «Записки у изголовья» и чудесные хокку японских поэтесс, хочется сказать: какое счастье, что они не загубили в себе индивидуальность и не лишили нас наслаждения их гением. Стоит подумать стране, вырастившей в средние века такую плеяду талантливых женщин и в двадцатом веке поразившей мир своим экономическим чудом, не поразить ли мир снова блистательным расцветом женского творчества, дав ему благодатную почву!»