Годы наложили на Сири свою печать, но обошлись с ней не так уж сурово. Отвисшие груди и ягодицы. Она сильно похудела. В холодном свете качавшейся лампы я разглядывал выпирающие ребра и ключицы и вспоминал шестнадцатилетнюю девочку, по-детски пухленькую, с теплой бархатистой кожей; вспоминал, как белела в лунном свете упругая грудь. И все‑таки каким‑то непостижимым образом передо мной стояла та же самая Сири.
– Марин, подвинься.
Она скользнула под одеяло рядом со мной. Простыни приятно холодили кожу, шершавое одеяло согревало. Я выключил свет. Кораблик мерно покачивался на волнах, жалобно скрипели мачты и такелаж. Утром снова придется закидывать, вытаскивать и чинить сети, зато теперь можно поспать. Я задремал под шуршание волн.
– Марин?
– Да?
– А что, если сепаратисты нападут на туристов Гегемонии или на новых поселенцев?
– Я думал, сепаратисты давно бежали на острова.
– Да. Но что, если они восстанут?
– Гегемония пошлет сюда войска, и сепаратистов порвут в клочья.
– А что, если нападут на портал… если его уничтожат перед активацией?
– Невозможно.
– Да, знаю, но если вдруг?
– Тогда через девять месяцев «Лос-Анджелес» вернется с войсками Гегемонии на борту и сепаратистов порвут в клочья… не только их – любого жителя Мауи Заветной, кто встанет у них на пути.
– Девять месяцев по корабельному времени. Одиннадцать лет по нашему.
– Но так или иначе, конец один. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Хорошо.
Но больше мы не разговаривали. Скрипел и вздыхал корабль. Сири свернулась клубком в моих объятиях и положила голову мне на плечо. Дышала она глубоко и размеренно – наверное, заснула. Я и сам опять задремал, но тут ее теплая рука скользнула по бедру, опустилась ниже. Я вздрогнул, хотя и почувствовал знакомое возбуждение.
– Нет, Марин. Старость ничего не меняет, – шепотом ответила Сири на мой молчаливый вопрос. – Во всяком случае, тепла и близости хочется по‑прежнему. Но ты должен сам решить, любовь моя. Я приму любое решение.
И я решил. Мы заснули ближе к рассвету.
Гробница пуста.
– Донел, иди сюда!
Он поспешно заходит, в гулкой тишине громко шуршит ткань. Гробница действительно пуста. Никакой анабиозной камеры (да я и не надеялся), никакого саркофага или гроба. Белые стены и потолок, яркая лампочка.
– Донел, что это, черт возьми, такое? Я думал, это усыпальница Сири.
– Так и есть, отец.
– Где ее похоронили? Бога ради, она что – лежит под полом?
Донел потирает лоб. Да, конечно, я же говорю о его матери. К тому же для него со времени кончины прошло уже два года, он привык.
– Никто тебе не сказал?