— Я ж ей, бляди, сказал, что буду один!
— Так это! Она просила, чтоб ты сам к ней пришел. Она там одна, — тихо буркнул. Сердце сдавило от ненависти к этой твари, грязно обозвавшей мою сестру.
— Ну, сука, сама напросилась. Рвать буду все щели, — схватил и стал надевать рубашку и джинсы. Затем, нагнулся к обуви. Рядом с его кроссовками, стояли мои исчезнувшие новенькие ботинки, с теми же выпачканными глиной каблуками.
Без участия сознания, чисто автоматически, фаланги указательного и среднего пальцев правой руки захватили под манжетой рубашки ручку-гвоздь и удобно прижали шляпку к ладони. Сделал шаг вперед и резко взмахнул рукой. Здесь шляпка в темечке не торчала, как в доске, а спряталась в волосах, голова Бурого стукнулась лбом о пол, а тело опрокинулось набок. Одна кроссовка была не обута.
Разум не испытывал ни чувства страха, ни боязни ответственности за содеянное убийство. Было лишь чувство удовлетворения правильно выполненной работой. Все равно, как если бы дома навел порядок в своей комнате, заслужив благодарность мамы и похвалу отца.
Подтянул к себе табурет, уселся, скинул «говнодавы» и стал переобуваться в мои ботинки. Говорят, что детская жестокость самая холодная и беспринципная. Наверное, на этот счет есть целая теория, но думаю, это потому, что дети попадают в обстоятельства, при которых просто не успевают научиться бояться, поэтому, не осознают некоторые аспекты своего поведения. А еще неугнетенная наследственность и состояние духа.
Мне, вдруг, стало дурно, в голове зашумело, очертания предметов поплыли перед глазами. Хорошо, что сидел, иначе бы, наверное, свалился. Но все как-то быстро стало проходить, — комок, который подкатил к горлу, рассосался; пелена с глаз слетела. Нет, это не был синдром постфактум, это всего лишь усталость организма, битое детское тело и пропущенные два ужина, завтрак и обед.
Вдруг, сзади скрипнула дверь, и раздался мужской тихий голос:
— И что же ты наделал? А, парень? — помню, даже не испугался, безразлично повернулся и увидел седоватого дядьку, склонившегося над телом этой мрази, — Бог мой, как я не доглядел. Крови нет, только клочок волос мокрый. Интересно, кто тебя научил такому фокусу? Ты хоть представляешь, парень, как ты попал? Чего молчишь?
— Мне все равно, — отвернулся от него, завязывая шнурок ботинка. Тогда не думал ни о каких последствиях, тогда мне было наплевать. Это потом, гораздо позже, этот самый дядька, который до конца жизни останется папой Колей, научит играть в шахматы и делать правильные ходы.
— Взбодрился бегом! — яростно зашипел голос, и моя дурная голова получила увесистую затрещину, — Встать! Кроссовок с пола подыми и шапку с крюка сними, и сунь вон в ту сумку. Правильно. Теперь, сними с крючка курточку, возьми в руки сумку и слушай меня внимательно.