Присутствие этой молодой, красивой индианки с янтарной кожей и огоньком непокорства в черных глазах облегчало им жизнь. В своем ярком сари и неизменных украшениях девушка напоминала экзотический цветок, чудом выросший посреди голого леса, луч света, внезапно проникший в мрачную комнату.
Иногда в госпиталь приходил Джеральд Кемпион, справлялся, как идут дела, приносил продукты и деньги и, не слушая возражений, отдавал Таре.
Она мало ела, а спала в больничной кладовке, на куче тряпья.
Вскоре начался сезон дождей. Грохот ливня, барабанившего по крыше, оглушал; переполненная водой почва не желала впитывать льющиеся с неба потоки, и вокруг бараков образовалось настоящее болото. Кое-где протекала крыша; врачи и больные общими усилиями латали дыры. Деревья во дворе неистово раскачивались, и ветер швырял на землю охапки листьев.
В один из таких дней Камал открыл глаза и посмотрел на Тару вполне осмысленным, удивленным взглядом.
Девушка затаила дыхание. Камал приходил в себя и раньше, но едва ли осознавал, где он и что с ним. У него долго держался жар, он метался и бредил.
Сегодня его лоб был прохладным, а глаза, запавшие и измученные, были ясны и чисты.
— Тара?
Девушка дала себе слово не плакать, но не смогла сдержаться.
— Да, это я.
— Где… мы?
— В английском госпитале, в Калькутте.
Он пытался сосредоточиться.
— Я помню, что меня… убили.
Она улыбнулась сквозь слезы.
— А ты возродился, воскрес, как говорят белые люди. У тебя что-то болит?
— Да. Голова, нога и… совсем нет сил.
— Это пройдет. Надо просто подождать.
— Не уходи! — В его голосе звучал неприкрытый испуг.
— Не уйду. Я все время рядом.
Его лицо исказилось, как от сильной боли.
— Тогда, у высшего жреца, я вел себя… отвратительно. Мне нет прощения.
— Я давно простила, — ответила девушка и нежно коснулась губами его лица.
С этого дня Камал быстро пошел на поправку. Страшная рана на голове начала затягиваться, кости понемногу срастались. Тара ухаживала за ним, как за ребенком: осторожно расчесывала волосы, обмывала тело. Приносила испеченные на молоке лепешки, творог, мед, рисовые шарики, покрытые сахарной глазурью, спелые фрукты. Она кормила Камала и раздавала лакомства другим больным.
Тара не спрашивала себя, сколько времени продлится ее счастье. Она просто жила и наслаждалась им. Камал был беспомощен, не мог вставать, ибо совсем обессилел от страданий и боли, но сейчас он принадлежал не храму, не Шиве, а ей.
Спустя три месяца Фрэнк Хартли снял хитроумные приспособления, и Камал с изумлением и ужасом посмотрел на свою ногу, тонкую, высохшую, утратившую гибкость.