Стоя над купелью с открытым Евангелием в руках, отец Серафим стал читать молитвы. Младенец, завернутый в пестрое сатиновое одеяльце, начал плакать. Крестная мать укачивала его, но малец оглашал высокие своды храма жалостным «уа-уа».
— От диавола и его злых дел отрекос-ся-а… — напевно произнес священник, и, пока дьячок вторил плаксиво «от-реко-ся-а», отец Серафим наклонился над младенцем и легонько трижды подул ему в лицо.
Вслед за этим он взял голенького младенца под бока и занес над купелью, как будто хотел бросить и утопить. Голова новорожденного беспомощно клонилась набок. Батюшка перекрестил младенцем купель и разом окунул его в воду с головой, потом еще раз и еще. Малыш так закатился от плача, что его крохотное тельце посинело. Он бил ножками воздух, и его крик заглушал бормотание священника: «Приобщается святого благословения раб божий Георгий… Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь».
Крестная мать приняла от священника ребенка и, ласково приговаривая, успокаивала его. Отец Серафим взял детскую рубашонку и вместе с крестом надел ее на ребенка. Крестный отец с картузом под мышкой держал горящую свечу, а дьячок на всю церковь читал молитвы плаксивым голосом.
Степа уже держал наготове и подал батюшке ножницы и пузырек с кисточкой. Сначала отец Серафим отстриг у младенца прядь волос, потом стал макать кисточкой в пузырек и мазать миром новорожденного — поставил крестик на лбу, мазнул на груди, поводил кисточкой за ушами, чтобы младенец хорошо слышал, помазал ладошки, чтобы руки трудились.
Крещение закончилось тем, что священник пошел вокруг купели, бормоча молитвы. За ним гуськом следовали крестный отец с младенцем на руках и крестная.
Все пошли к выходу, а крестный задержался, подошел к батюшке и сунул ему в руку деньги, свернутые в трубку. Отец Серафим, даже не взглянув на них, опустил в бездонный карман рясы.
Степа искал в толпе Илюшу.
— Ты куда делся, я тебя ищу повсюду… — Не успел он закончить фразу, как в церковь на холщовых полотенцах внесли гроб с покойником. Надо было готовить место, принести лавку, и Степа побежал.
Родные покойника плакали, дьячок монотонно бубнил молитвы, а с холодных церковных стен глядели на Илюшу темные лики святых — каменно-неподвижные, равнодушные, даже жестокие. Почему надо благодарить этих лысых бородачей за «благополучно прожитый день», за «вкушение пищи»? Кто эти старики с золотыми кругами на голове и почему у них такая непостижимая сила, что им все известно, они все видят, все могут, когда сами неживые?
Было тягостно от решеток на окнах и душно от свечной копоти, и даже запах ладана казался приторным. И вдруг Илюша поразился мысли: зачем он здесь, почему поддался, уступил и очутился в церкви? Отец погиб за Коммуну. Брат Ваня сейчас бы сказал: «А ну уходи отсюда! И чтоб ноги твоей здесь не было!»