Когда старик ушел, стуча деревяшкой, Илюша проводил его до калитки. На прощание Михеич пожал ему руку, как взрослому, и сказал:
— Ложись спать. А завтра с утречка выйдем на лужок да заиграем во рожок…
2
На рассвете Илюше приснился сон, будто он спрятался вместе с Ваней в мусорном ящике, а милиционер заметил их и начал стучать палкой по крышке, приговаривая:
— Пастух пришел, буди малого.
Мучительно хотелось спать…
Борясь со сном, Илюша едва попадал в рукава рубахи.
На кухне бабушка налила в глиняную тарелку парного молока, положила туда несколько ложек холодной овсяной каши.
— Иди лопай, дармоед!
Илюша съел кашу, повесил через плечо суму, прицепил к поясу стеклянную флягу и, пошатываясь, в полусне, пошел к двери.
— Вернись! — крикнула бабушка. — Опять лоб не перекрестил!
Пришлось возвратиться на кухню, где в темном углу висела закопченная икона с мигающей лампадкой.
Солнце еще не поднималось, и было прохладно. В соседнем дворе гремели ведрами.
Дедушка напоил Белянку, и она стояла посреди двора, облизываясь. Потом он открыл перед ней калитку, но Белянка продолжала стоять. Бабушка толкнула Илюшу в спину:
— Чего смотришь? Бери хворостину, гони корову со двора.
Белянка, комолая старая корова с белыми ресницами, выйдя на улицу, призывно замычала. Ей ответили трубными голосами другие коровы.
Михеич закуривал, отдыхая на лавочке. Возле него, навострив уши, сидел Адам.
Черная корова Подагры Ивановны стала копать длинными рогами землю. Пыль и корни травы взлетали и падали на ее лоснящуюся сытую шею. Ее дочь, черная телочка Цыганка, норовила убежать домой.
— Ну, с богом! — сказал дедушка Никита и перекрестил Белянку вслед.
— Гляди, Михей, чтобы коровы не бодались, — строго напутствовала бабушка. — Белянка тельная…
Михеич весело скомандовал:
— Генерал Илья, заворачивай правый фланг, выравнивай рогатую дивизию!
Коровы, отвыкшие за зиму от стадности, брели невпопад.
На окраине города уже заметно зазеленели холмы и овраги. В траве желтели первые цветы одуванчиков и мать-и-мачехи.
Михеич был в хорошем настроении, шагал, прихрамывая, и то бормотал про себя что-то, то балагурил:
— Вот наша подзавальская Волга, видишь? Зовется она Яченкой и знаменита пескарями да лягушками. Зато в половодье разливается до самого бора, глазом не окинешь.
Дорога пошла под уклон. Коровы ступали осторожно, недоверчиво косились одна на другую. Красуля Подагры Ивановны вскарабкалась на гору и принялась щипать на склоне молодую траву.
— Гони ее на дорогу, Илья. Ишь, барыня, не хочет со всеми идти, требует привилегий. Поди же вот: и у коров, как у людей, у каждой свой характер. Твоя Белянка — старушка добрая, плетется позади, всем уступает дорогу. А эта буржуйка словно чувствует, что объявлена вольная торговля и ее хозяин теперь кум королю, сват министру… На такую щеголиху крикнешь — молоко убавит. Или возьми, к примеру, поповскую Богородицу: погляди, глаза грустные, а сама блудлива, норовит лучшую траву захватить, точь-в-точь попадья-матушка.