4
Когда пастухи пригнали стадо на полдень, их уже дожидалась бабушка. Она отдыхала на пеньке, а рядом стоял жестяной подойник, повязанный белым платком.
Белянка, увидев бабушку, обрадованно замычала.
— Что, соскучилась? — Бабушка ласково почесала корове звездочку на лбу, потом подала Михеичу завязанный в узел чугунок с кашей.
Михеич расстелил на траве ветхий пиджак, вынул из-за голенища деревянную ложку и, подмигнув Илюше, торжественно занес ее над чугунком:
Эй, скатерть самобраная,
Попотчуй мужиков!
— Стой, Илья, играй назад! — неожиданно остановился Михеич, вспомнив о чем-то. Он выложил на траву несколько ложек каши и крикнул Адама.
Адам ел не спеша, бережно охватив передними лапами горку гречневой каши, точно знал ей цену. Он даже крошки подобрал языком и снова посмотрел на Михеича, помахивая хвостом.
Пастухи опорожнили чугунок, и Михеич сказал:
— Теперь можно жить. — Старик покосился на попадью, пришедшую доить корову, и сказал громко, чтобы она слышала. — Если бы матушка дала нам парного молочка, совсем было бы хорошо.
Попадья притворилась, будто слова Михеича ее не касаются. Но он решил ее донять:
— Матушка, ай не слышишь? Надо бы пастушонку молочка налить.
Маленькая, пухлая, со сладкой улыбкой на румяном лице, попадья поправила платочек с кружевами и сказала:
— Голубчик ты мой, где оно, молоко-то, сколько его? Если бы оно было, а то его вовсе нету. Не обессудьте, пастушки, и господь бог наградит вас. Завтра кашки принесу, овсеца бог послал.
— Мы не лошади, матушка, овес есть, — сказал Михеич.
— И-и, слова твои негожие! Вся Россия овес ест. Молиться бы тебе, а ты злословишь…
— Матушка, брюхо-то глупое, в молитвах не разбирается, ему дай поесть. Верно я говорю, Илья?
Попадья не ответила и пошла, согнувшись под тяжестью подойника. Михеич с усмешкой сказал ей вслед:
— Ну и времена пришли: попадья сама корову доит. Бывало, у нее прислуг полный дом, к самому губернатору в гости ездила…
Доить корову Подагры Ивановны пришла ее краснощекая плечистая прислуга Акулина. Управившись с дойкой, она сразу же пошла домой широкими, мужскими шагами. Дольше всех задержалась бабушка Дунаиха.
— Аграфенушка, погляди, мальчишка ноги исцарапал. Неужели старых опорок не нашлось?
— Может, ему еще гамаши купить? Чай, на дворе лето, какой мальчишка ноги себе не сбивал? Привыкнет и твой граф беспортошный.
— Ладно, Илья, сплету тебе лапти, — сказал Михеич и добавил: — Не зря говорится: зайцу да воробышу, да третьему, приемышу, нет хуже житья на свете… Илья, погляди, никак, твой дружок идет?
5
Карманы у Степы были чем-то набиты так туго, что оттопырились и мешали ему идти.