Он схватился руками за голову. Тут дверь в жестянку распахнулась, и внутрь с грохотом ввалилась ватага блатных. В центре внимания был маленький и худой, полусгнивший в лагерях вор по кличке Глухой, пришедший тем же этапом, что и Коля. Глухой уже третий раз попадал в этот лагерь, и потому знали его все. Улыбаясь и жестикулируя, он описывал на блатном жаргоне свои похождения на свободе. Понять, о чем он говорит, было порой невозможно.
— Канаю я, на мне лепня, — с азартом рассказывал он. — Гляжу, катит понтер с понтершей. Тут я у него щипнул шмеля…
— Ты лучше расскажи, как попался, — перебил его кто-то, хлопнув ладонью по спине.
— Что? — не понял Глухой.
— Попался, говорю, как? — заорали ему в ухо. — Расскажи, падла глухая, еще раз посмеемся.
— А-а, как попался? — с улыбкой закивал Глухой. — Устроился я на мясокомбинат. И со старухой одной договорился, что мешок с мясом ей через забор переброшу. За четвертак, маш-ты.
Глухой вместо, «понимаешь ты» произносил непонятное «маш-ты».
— Она, конечно, обрадовалась, маш-ты. А я наложил в мешок…
Далее Глухой рассказал, как он утрамбовал килограмм тридцать половых органов от всякого скота и перекинул груз через забор. Старуха, кряхтя и надрываясь под тяжестью, поплелась домой. А там, раскрыв мешок, пришла в такой гнев, что решила обратиться в милицию, не понимая по простоте душевной, что сама участвовала в краже.
— Ее тоже, каргу, судили, — сказал Глухой под общий хохот и улюлюканье. — Маш-ты, стоит, коза, рожа вся в морщинах, как будто по ней конвой прошел. Я ей говорю: сука, ты рожу-то что, из мудей сшила?
— Га-а-а, — заблеяла банда.
А Глухой продолжал:
— Все почти, кто освободился, в следственной сидят. И те, кто на поселение свалил, и те козлы, что досрочно освободились. Костыля помните? Как он закладывал всех, перед кумовьями раком стоял, освободиться досрочно хотел, маш-ты. А только вышел, на третий день какого-то шофера замочил и поджег машину. Маш-ты.
Глухой закашлялся, хватаясь за разъедаемую туберкулезом грудь и хрипло отхаркался. Коля посмотрел на сгусток кровавой мокроты и побледнел.
— Если выйду на свободу, — пробормотал он, — никогда больше сюда не попаду.
Сосед хлопнул его по плечу:
— Привыкай, земляк, ты уже наш. Никуда не денешься.
Колю начало тошнить, и он выскочил из жестянки.
— А Васька-жмых, слыхал что-нибудь о нем? — орали Глухому в ухо.
— Тоже сидит. Все, кто вышел, сидят.
Снаружи послышались крики. Мы выскочили посмотреть, что происходит. А там надзиратели вели кого-то под руки к проходной. Тот упирался и кричал: «Ну оставьте меня!»