Столь длинная речь утомила ишана Сеидахмеда, но в то же время на лице его появилась какая-то истовая одухотворённость, глаза заблестели, и он попросил пить. Прислужник подал ему пиалу с целебным настоем трав, собранных по первой росе в таинственный час рождения молодой луны, в час торжества над миром белых духов добра и силы.
Черкез молчал, переживая мучительную раздвоенность. Немощный слабый старик вызывал жалость и участие, хотелось хоть чем-то облегчить его последние дни. Но рядом с жалостью зрели раздражение и протест, рождающие желание спорить, доказывать никчем-ность прожитой жизни, никчёмность, усугублённую тем, что отец так до конца и не понял её.
— Ты сказал мне слово благословения, отец, — промолвил наконец Черкез. — Я с почтением принял его и сохраню в своём сердце, как могущественный талисман. Но, прости, не могу принять от тебя мирских благ. Ты не печалься — для твоего достояния найдётся достойный хозяин.
— Я собирал это по капле, собирал для тебя, не для чужих рук! — гневно воскликнул обретший силу голоса старый ишан.
— Не пристало одному человеку владеть столь многим, — возразил ему Черкез, — и вдобавок нет у меня способности стать твоим преемником, отец. Я вижу мир иначе, чем ты, но это не должно тебя огорчать, ибо плод от чресел твоих не погиб затоптанным на проезжей дороге, а возрос на новой ниве.
— О-о-о! — закатил глаза ишан Сеидахмед. — О-о-о… теперь я убедился, что люди не лгали, произнося прискорбные для нашего слуха слова! Наш сын стал каманысом?
— Люди сказали правду, отец, — я действительно стал коммунистом, и горжусь этим.
— Как поворачивается твой язык произносить такое кощунство! И это мой сын?
— «О Нух, поистине он происходит от тебя», — сказал пророк. И ничего тут не поделаешь, отец…
— Не смейте называть меня отцом! — быстро воскликнул ишан Сеидахмед. — Вы червивый орех, а не плод! И треснете под пятой, когда наступит на вас карающая нога правоверного!
— Не стоит волноваться, отец…
— Вам ли, — о господи миров! — вам ли утешать наши волнения и проливать бальзам на скорби наши? Вы льёте яд и кипящую смолу, и это — ваше достояние на том свете! Идите вон, у нас нет сына! Мы отрекаемся от него трижды и четырежды проклинаем миг зачатия! И пусть поразит вас карающая десница архангела, как поразила она уже многих вероотступников на путях их неправедных и на ложе их! Идите! Наши глаза устали от созерцания скверны и жаждут елея благости!..
Ишан Сеидахмед сполз с подушек и лёг ничком.
Злой клушкой растопырился над ним сопи. Черкез ушёл.
Всю дорогу, пока он гнал лошадь к городу, им владело неприятное чувство, определить которое он затруднялся. В общем, отца было жаль. Но добрый черпак мазута был брошен в эту бочку мёда, и жалость походила скорее на досаду против самого себя, что согласился приехать на свидание, хотя заранее предполагал, чем оно может кончиться. Так и получилось.