— Ждать.
— Чего ждать? Пока на яйце шерсть вырастет?
— Пока время придёт за винтовку браться.
— Такой совет для черепахи хорош — она триста лет живёт.
— Почему — черепаха? Араб, говорят, через сорок лет отомстил и то сказал: «Поторопился я».
— Я не араб, я туркмен!
— Хвала аллаху, а то я уже сомневаться начал, что за кровь течёт в жилах моего брата.
— Не смейся, брат, и так на душе противно, будто муху в чале проглотил.
— Хорошо, — согласился Бекмурад-бай, — поговорим серьёзно, как подобает уважающим себя мужчинам. Почему я не одобряю твоего решения? А вот почему. После того, как русские скинули царя Николая и большевики установили Советскую власть, прогнав белогвардейцев, инглизов, франков и прочих, любому скудоумному может показаться, что силу эту вовек не одолеть. Но мы не скудоумные. И хотя признаём, что власть крепкая, однако не забываем и мудрость предков, утверждавших, что одинокий всадник пыли не поднимет. Так или не так?
— Так, — согласился Аманмурад.
— Тогда слушай дальше, — продолжал Бекмурад-бай. — Власть эта крепкая, но она в целом мире — одна. Окружают её другие власти, на неё мало похожие, зубы скалят.
— Вроде, как собаки волка окружили?
— Похоже. Пока они скулят и лают, друг дружку подбадривая. Но придёт срок — кинутся. Тогда, возможно, и мы за винтовки возьмёмся. А пока надо погодить немножко, присмотреться к тому, что происходит в мире. Если же ты сейчас возьмёшь винтовку и выйдешь в пески, от этого у Советской власти даже кровь из носу не пойдёт. Так или не так?
— Не знаю, — заколебался Аманмурад. — Если ты говоришь, то, стало быть, так.
— Знаешь! — твёрдо сказал Бекмурад-бай. — Что видел твой старший брат, когда на коне с оружием в руках фронт держал? Чего он добился? Сидит теперь дома, дрожа, как заяц. У тебя силы больше, что ли, доблести больше, что ты в седло рвёшься? Сколько знаю, ни один калтаман ещё доброй славы о себе не оставил.
— Не к славе я рвусь, джан-ага! — воскликнул Аманмурад. — Пусть её, эту славу, воробью на хвост привяжут! Сердце горит, понимаешь? Сердце!
— А у меня, по-твоему, вместо сердца — мышиное гнездо? — совсем тихо спросил Бекмурад-бай.
И тон, каким были сказаны эти слова, заставил Аманмурада замолчать и другими глазами посмотреть на старшего брата. А тот, сутуля широкие плечи, опираясь руками о колени, сидел неподвижной каменной глыбой. Но было в этой неподвижности что-то пугаю-шее — словно вот-вот должна сорваться глыба и покатиться, сметая осе на своём пути.
Бекмурад-бай тускло улыбнулся, приметив необычное волнение брата, кивнул на бутыль: