Роде протянул сжатый кулак над столом.
- Этой рукой я сверну голову любому, кто будет мешать царю плавать по морю! Море не только польское, шведское, но и датское, и русское! Вот как! Три короля приговорили меня к смертной казни. Так пускай их будет десять меня это не смутит.
Роде был страшен. Лицо его, с большим шрамом на щеке, стало красным, глаза горели ожесточением, сильные белые зубы сверкали, как у зверя, и весь стан его, слегка сутулистый, был наклонен в каком-то зловещем напряжении, словно Роде готовился прыгнуть на сидевших против него немцев.
- Я датчанин, но не пощажу я и датских каперов, коли они мне попадутся. Отправлю и их к чертовой бабушке на морское дно!
Опять выступил со своею плавною, спокойною речью невозмутимый дьяк.
- Правду сказываешь, благородный человек, - произнес он, размеренно, в такт словам, делая движение правой рукой, - указ германского императора, два года назад изданный, сильно огорчил нашего государя. После того указа лютое учинилось каперство на море, но что поделаешь: бог судья немецкому владыке и его вельможам! Однако повинны ли в том деле честные немецкие люди, перешедшие на службу к нашему царю и сидящие за этим столом?
- Нейн! Ми не повинен! Немецкий кюпец разорен от той указ, - грустно покачал головою Штальбрудер. - Не один кюпец, но и простой человек, ремесленник, им нет работа. В германских город голодно, трудно жить. Герои, подобные полковник Юрий Францбек, и те уходят в Москву, для служба царю...
Штаден сорвался с места, воскликнув:
- А Фромгольц Ган? А Франциск Черри? А Фридрих Штейн? Много-много наших здесь, в Москве... И все они осуждают тот указ!
Роде ядовито улыбнулся:
- Бродяг в Германии немало... Видел сам.
- Нечего кивать на Германию - весь запад кишмя-кишит бродягами... обиженно отозвался молчаливый Каспар Виттенберг. - А отчего? Постоянные войны разорили народ, упали ремесла, упала торговля... Вот отчего!
- В Дании бродягами хоть пруд пруди! - засмеялся Штаден, довольный тем, что против Роде ввязались в разговор и другие.
- Бог милостив, - торопливо подливая гостям вино, примирительно произнес Гусев, - царь людьми не обижен... Всякого дела мастеров посылает ему господь из-за моря: и оружейников, и корабленников... Ну, что ж! Милости просим. Жалуйте! Матушка Москва не обедняет. За Яузой в слободах, на Болвановке, и у нас, в Наливках, всюду добрые иноземцы расселились, в полном совете с царевой властью...
- Русский царь слишком добр!.. - мрачно улыбнулся Роде. - И неосторожен.
- Наш император тоже добр... - вспыхнув от досады "на этого назойливого дылду-датчанина", с гордостью произнес Виттенберг.