Дженни смотрит на него с ужасом.
— Что с ним случилось?
Я смотрю на мать и вижу в ее глазах покорность судьбе.
— Его тошнило? Вы болеете?
— Да, — шепчет она. — Вам, девочки, лучше уйти. Это самое большее, что я могу для вас сделать как мать.
Она целует Дженни в лоб.
— Я сожалею о гибели Марка. Мы его очень любили.
Но я не могу уйти, не узнав все.
— Что в подвале?
Она еще более понижает голос, чтобы Дженни ее не слышала:
— Когда станет слишком поздно, мы уйдем туда. У нас договоренность с некоторыми из соседей насчет… помощи друг другу.
Я крепко ее обнимаю, говорю, что люблю ее. То же самое повторяю отцу.
Мне хочется убежать в свою бывшую комнату, а не на улицу, на холод, вместе с разбитой горем сестрой. В свою комнату, где одеяло обладает силой преградить путь буре. В мою бывшую комнату, туда, где родители молоды и полны сил, а сестра-егоза не дает ни минуты покоя. В мою бывшую комнату, где смерть — всего лишь слово в толстом словаре.
Сейчас
Улицы Афин, прыгая, проносятся мимо. Хотела бы я, чтобы тротуары были полны пешеходов, чтобы затеряться среди них, но, с другой стороны, по пустым улицам легче продвигаться. Во мне борются противоположные стремления. Скальпель по-прежнему торчит из моей руки, и я не помню, нужно ли выдернуть лезвие или оставить все как есть до тех пор, пока не подоспеет помощь. Но помощь ко мне не придет, только швейцарец. Поэтому я вытаскиваю скальпель и прячу в карман, как маленькую неприглядную тайну. Рука покрывается красным. Мне нужно укромное место, место, где я смогу остановить уносящее мои жизненные силы кровотечение.
Убежищем оказался склад. Четырехлитровые банки с оливковым маслом, поставленные одна на другую, образуют трехметровую стену, отгораживающую меня от всего остального мира. И все равно он меня находит, в чем я и не сомневалась.
— Я знаю, что ты здесь, американка. Я вижу кровь. Скальпель все еще в твоей руке? Думаю, что это так. Кровотечение стало сильнее? Я знаю, как причинить боль человеку, американка. Я знаю, как убить. Ты можешь о себе сказать то же самое?
Его голос опускается, и я понимаю, что он нагнулся или сел по ту сторону забора из банок. Теперь его голос раздается на одной высоте со мной:
— В ней не оказалось ребенка. Я был уверен, что он есть, но я ошибся. Но кое-что я нашел. Хочешь узнать, что я нашел? Возможно, внутри тебя тоже это есть. Хочешь узнать, что это? Ты любознательная особа. Я чувствую это. Ты и сейчас сгораешь от любопытства и задаешься вопросом: «Что же он нашел внутри глупой девчонки?»
Темные пятна мутят мой взор, когда я стаскиваю ремень с пояса и туго наматываю его на руку. Пятна разрастаются, потом сжимаются, исчезают, но на их месте возникают новые. В моих глазах вертится калейдоскоп, сквозь который я почти ничего не вижу. Неужели так происходит умирание?