.
— Почему тебя вообще интересует Джордж Поуп?
Он продолжает что-то зло говорить. Не по-английски. Или это недостаточно вразумительный английский, чтобы я могла понять его. Потом, когда я уже не пытаюсь вслушиваться, он вновь переключается на английский.
— Его жена. Я знал ее. Тупая, безмозглая шлюха.
— Она шлюха, я шлюха, твоя мать шлюха. Все мы шлюхи.
Я умираю, и мне нет уже до этого дела. Я хочу только одного — чтобы он заткнулся.
— Ты знал, что я работала в «Поуп Фармацевтикалз». Ты поэтому помог мне спасти Лизу?
— Мне нужно было понять, американка.
— Что понять?
— Я должен был узнать, почему уборщица из «Поуп Фармацевтикалз», практически никто, оказалась единственной, кто выжил. Почему ты жива, когда все остальные умерли? В тебе нет ничего особенного.
Я ощупываю лезвие скальпеля у себя в кармане. Он лежит здесь как окровавленный талисман.
— Ты не тупая. Я думал иначе, ты знаешь. Уборщица. Тупая уборщица. Человек, убирающий крысиное дерьмо с пола.
Теперь уже не больно. Только тепло окутывает меня пушистым розовым одеялом. Хочется свернуться калачиком и забыться в его мягких объятиях. Скоро.
— Ты глуп, если думаешь, что человек — это что-то одно. Мы сплав разных вещей, которые собираем в себе в течение жизни. Я никогда не была только уборщицей.
— Чем еще ты была? Шлюхой?
— Дочерью, сестрой, женой, любовницей, другом.
Я думала, что стану матерью. Но теперь я не смогу родить. Прости, малыш. Я не в состоянии поддержать твою жизнь. Твой инкубатор сломался.
— Убийцей.
— Ты? Не думаю.
Я все еще истекаю кровью? Слишком все мокрое, чтобы понять.
— Да что ты вообще знаешь, ты, разросшийся кусок сыра.
— Я все знаю. Даже такие вещи, которые тварь, подобная тебе, и представить не может.
Я смеюсь, поскольку ничего другого мне не остается. Именно это: не биться и кричать, как какое-нибудь гибнущее животное, а смеяться, покидая этот мир. Я умру с коликами в боку и текущими из глаз слезами, потому что швейцарец и вправду верит в то, что все знает.
— Что такого смешного? — спрашивает он.
— Да так, ничего.
— Ты говоришь ерунду, американка.
— Джордж П. Поуп был трусом. Он не мог жить дальше с болезнью. Он не мог больше справляться с тем, что она с ним делала, что она могла бы с ним сделать, если бы он продолжал вдыхать кислород.
— Не вижу в этом ничего смешного.
Слюна пузырится у меня между губами.
— И не увидишь. Тебя там не было. А это так смешно. Так смешно, черт возьми.
— Расскажи мне.
Я никогда глупо не хихикала, но сейчас, в конце, хихикаю. Швейцарец передвигается, сидя на корточках. Нападение неизбежно. Его дыхание теперь ближе. Я его чувствую. Моя окровавленная рука тянется вперед и касается финала моего существования.