— Мы никогда здесь не были, — говорит один из них. — Давно собирались, но так и не выбрались.
— А теперь мы здесь, — добавляет другой родитель. — И чем тут можно заняться?
Кроме ожидания смерти и борьбы за выживание? Конечно, я этого не говорю, потому что не хочу пугать детей. Но взрослые это знают, эта жестокая правда сквозит в их осанках.
— Пожалуй, немногим, — отвечаю я. — У нас есть хорошая библиотека и музей.
Я как экскурсовод, приглашающий посетить свой мертвый город.
— А еда здесь есть? И приличное место, чтобы остановиться?
— Мы бы туда направились, если бы вы подсказали, куда нам идти.
Я объясняю, в какую сторону им нужно двигаться, но они смотрят на меня непонимающе, потому что все такое привычное для меня поражает их своей новизной. Тогда я предлагаю пойти с ними и показать им все, что может представлять для них какой-то интерес. Прежде чем расстаться, они суют мне в руки бумажный конверт.
— Это все, что у нас есть, — говорят они мне. — Теперь от этого нет пользы. Но, возможно, когда-нибудь в будущем…
Билеты в Диснейленд, самое счастливое место на земле.
— Будьте осторожны! — говорю я им, прежде чем попрощаться.
Ник с кровожадным выражением на лице стоит в конце длинного полутемного коридора старой школы. В другом его конце я, на мне маска безразличия. Между нами дверь, ведущая в комнату, где пьют кофе. Мы направляемся к ней одновременно: Ник идет большим устрашающим шагом, а я — неспешно, как будто прогуливаясь.
— Я знаю, почему ты такой злой, — говорю я, когда мы встречаемся.
— Никогда больше так не делай.
— Я делаю то, что считаю нужным.
— Не нужно приносить себя в жертву ради других.
Я смотрю на него уничтожающим взглядом.
— Это был правильный поступок.
— Чушь собачья. Тебя могли изнасиловать, избить, убить. Продать в рабство. Много еще чего.
— Во мне много всего, Ник, но глупости там нет. Это были хорошие люди, и это был человечный поступок.
Я отворачиваюсь от него, чтобы пить кофе, но он хватает меня за хвост и притягивает к себе. Большим пальцем он гладит мне ключицу. От этого места тепло распространяется по всему телу, пока меня не охватывает пожар.
— Я хочу тебя.
— Никогда больше не дергай меня за волосы.
Мой протест с трудом прорывается сквозь дурманящий туман вожделения.
— Я мог бы, — говорит он, и его взгляд обещает многое. — Но в следующий раз тебе это понравится.
Сейчас
Стоит ночь, когда землетрясение ударами прокладывает себе путь из глубин на поверхность. Все приходит в движение.
Вот он, секрет, который хранили животные.
Все привычные правила неприменимы: здесь нет туалетов, где можно было бы спрятаться, нет столов, под которые можно залезть, нет дверных проемов и несущих балок, способных удержать крышу. У этих самодельных лачуг прочности не больше, чем у лака для волос легкой фиксации. Хлипкие железные стены стараются устоять, но им нечем ухватиться за землю и держаться, пока не закончится эта тряска.