Лёха хохотал.
Хохотал, и, судя по хохоту, был слегка навеселе, но не сильно, не болезненно — а легко, искристо. Он, ещё двое парней, и сразу четыре девушки, все они вперемешку плавно двигались по улице, обнимая столбы, трогая стены, толкаясь и теснясь, прикасаясь друг к другу, и порой целуясь.
Новиков некоторое время шёл за ними, пытаясь убедить себя, что это не Лёха — с чего бы Лёхе так хохотать.
Но нет, это был он.
— Лёха! — окликнул Новиков.
На зов оглянулась одна из девушек, вполне себе милая, курносая, хлоп-хлоп глазами. Посмотрела сквозь Новикова, и снова отвернулась. Взгляд у неё был такой, словно Лёхой была она — и, оглянувшись, но никого не увидев из числа знакомых, девушка решила, что позвали какого-то другого Лёху, а не её. То есть, ей даже в голову не пришло толкнуть в плечо истинного Лёху — тебя, мол.
— Ну, Лёх! — совсем уже не громко, остановившись, позвал Новиков.
Лёха в ответ на это решительно натянул шапку на уши, и поскакал впереди всей своей толпы, куда-то зазывая друзей. Девушки застрекотали на своих каблучках вслед.
«…для Лёшки случившееся с нами было как все его влюблённости — сначала жарко, яростно, бурно, а затем, очень скоро — вообще никак», — думал Новиков, спустя минут пятнадцать, глядя в асфальт и поминутно на кого-нибудь натыкаясь.
«…или сейчас всё сложнее? — спрашивал себя Новиков, и тут же отвечал, — А чем сложнее? Всё то же самое».
«…вот ведь как странно, — думал Новиков, — человек ведёт себя схожим образом в казалось бы совершенно противоположных ситуациях…»
«…ну и потом — я видел его… верней сказать, слышал — в слабости… а он меня, вроде бы и нет… такое сложно простить…»
За этими размышлениями Новиков вернулся домой, при чём размышления по большей части состояли из одного слова: «Эх, Лёха. Лёха-Лёха-Лёха-Лёха. Лёха. Лёха-Лёха».
У подъезда Новиков пнул розовую, с утра мытую шампунем истеричку, в надежде услышать хоть её голос — но, видимо, хозяйка, устав вскакивать ночами, отключила сигналку.
По радио, которое по советской ещё привычке отец держал и слушал на кухне, сообщили, что умер известный бард, Кукин.
Новиков доел холодную яичницу, стоя у плиты.
Он позвонил отцу утром, сказал: «Привет».
Отец смолчал в трубку.
— Я хочу… в общем, сплавиться на лодке, — сказал Новиков, старательно избегая слова «папа», — Как ты. Ты ж сплавлялся по Кирже.
— И что? — спросил отец.
— Мне надо немного денег, у меня совсем нет, — сказал Новиков, — И ещё что б ты мне объяснил, что с собой взять. Чтоб всё нормально прошло.
— Съездил бы хоть раз со мной — ничего б тебе объяснять не пришлось, — сказал отец.