Мастер дороги (Аренев) - страница 2

Есть такое трудноопределимое свойство текста, которое тем не менее интуитивно всегда ощутимо: осмысленность. Ее-то русскоязычная фантастика последних лет почти утратила (говорю, разумеется, о той ее части, что издается в жанровых сериях). Аренев – из тех авторов, для которых вопрос «Зачем?» остается важным. Отсюда – этическая и даже порой политическая определенность его книг. Не агитация, не морализаторство – всего лишь то, что называется затертым словом «гуманизм». Ценность человека и человеческого, а не идеологий и систем.

Писатель Аренев верит своему читателю: верит в его способность к пониманию и диалогу. Диалогу не только с книгой – но и с культурой, историей, с другими людьми.

И еще: человек Владимир Пузий, пишущий под псевдонимом Аренев, очень похож на Аренева-писателя. Значит, ему можно верить в обеих ипостасях.

Пройдите по этой дороге туда и обратно.

Михаил Назаренко

Туда…

Единственная дорога

Человек был весь в пыли; пыль осела на нем, словно бархатистая кожица, и не желала осыпаться. Я смотрел, как он идет ко мне, и выпускал к небу колечки дыма из своей старой трубки. Они получались идеально правильной формы: за столько лет тренировки, сколько их было у меня, можно научиться чему угодно. Между прочим, на путников эти мои колечки производят благоприятное впечатление – люди сразу успокаиваются. Им почему-то кажется, что никто не стал бы так беззаботно сидеть на крыльце и коптить небо, если б тут было опасно.

Человек заметил меня не сразу. Наверное, за прошедшие годы мы с моей избушкой стали очень похожи, и я уже кажусь не более чем ее частью. Он шел, блуждая взглядом по песчаным холмам и пошатываясь при каждом движении. Потом поднял голову, увидел мой домик и замер, как охотничья собака, которая чует уток: весь вытянулся, и я даже подумал, что он сейчас вскинет одну из ног. Ногу он, конечно, вскидывать не стал – просто очень быстро побежал ко мне, поднимая фонтаны пыли.

Я сидел и ждал, прислонившись спиной к нагревшимся за день доскам двери. Просто сидел, вытянув ноющие ноги (к дождю, что ли?), и пускал колечки.

Путник преодолел уже половину пути, когда внезапно остановился, словно с размаху налетел на каменную стену. Постоял, подозрительно рассматривая меня и избушку, а потом спросил – то ли у меня, то ли у чуть подрагивающего от жары воздуха:

– Опять мираж?

Что-то подобное говорит и делает каждый, чей путь пролегает через пески. Те, кто проходит джунгли или тайгу, подозревают во мне какого-нибудь местного людоеда или шамана, тут же обещают насобирать кучу мухоморов и раздобыть свежий скальп гориллы – лишь бы я вывел их «отсюда». Попавшие ко мне по морю спрашивают, давно ли я потерпел кораблекрушение. Еще бывают горцы – те норовят возвести меня в ранг божества, падают на колени и творят прочие непотребства. У другого бы нервы давно отказали, а меня спасает трубочка. И еще – дымные кольца; я выпускаю их, а вместе с ними уходят злость и раздражение, остается лишь сострадание к путникам.