Распорядок, конечно, суровый. В шесть подъем, на завтрак отводится десять минут, чтобы в туалет сходить — тридцать секунд. Потом утренняя пробежка, пять миль, потом подготовка с оружием, стрельбы, рукопашный бой. Больше ничего сказать не могу — военная тайна, сами понимаете. В двенадцать обед, потом теоретические занятия в аудиториях, изучение тактики ведения боя. В семь ужин, потом мы свободны. Ну, еще форму в порядок приводим, автоматы. По вечерам в карты играем или болтаем, если еще остаются силы. Но вообще ко всему этому быстро привыкаешь. А самые сложные испытания у нас еще впереди. Через месяц — прыжки с парашютом, а в конце КМБ — учебноя газовая атака. Тогда нас всех загонят в газовую камеру…»
Людмила откладывает письмо и вытирает глаза бумажным платочком.
— Бедный мальчик, — рыдает она. — Бедный мальчик!
Пятого октября восемьдесят первого года нам с родителями ровно в семь утра предстоит явиться в приемную Иммиграционной службы. Нас «возьмут под стражу», как это называется в официальных бумагах, доставят в аэропорт и посадят в самолет, вылетающий в Австрию. Мы уже собрали вещи, Людмила уже приготовила нам в дорогу домашний пирог, бутерброды с маслом, сыром, колбасой и джемом и прочувствованную напутственную речь. Натан предложил маме денег, но она отказалась.
— Этого еще не хватало, — возмутилась она. — Богач какой выискался. Это мы тебе должны, мы же у тебя на шее столько висели.
Я уже попрощался со своим приятелем Володей и с одноклассниками. Кроме Фишлеров, никто не знает, что меня высылают, — все думают, что мы переезжаем в Филадельфию. Я им из Вены напишу и вот тогда скажу всю правду.
Бостон и Бруклайн уже отошли в прошлое, я в последний раз побродил по нашему кварталу, сказал «до свидания» любимым улицам, местечкам, домам.
Вечером четвертого октября я последний раз прихожу в Бостонскую Публичную библиотеку — вернуть книги.
На улице холодно. Это уже не бабье лето, когда разноцветные деревья выделяются на безоблачном голубом небе. А тут еще вдруг припускает ливень, и я напоследок не смогу поглазеть на фасад библиотеки и на застывших в мраморе гениев американской литературы. Очки запотели, мир исказился, все стало каким-то нечетким, смазанным.
В зале я, осторожно ступая, направляюсь к табличке с надписью «Выдача книг».
— А вот и наша миссис Томпсон, — раздается голос миссис Райан.
— А она для своего возраста хорошо сохранилась, — доносится голос миссис Кардуччи.
— Родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а на вид не старше пятнадцатилетнего паренька. Интересно, где это она лифтинг делает, — добавляет голос миссис Фримен.