Римлянки и римляне издавали стоны. Публика в кинозале, не сводя с них глаз, сладострастно вздыхала. Глаза у отца блестели. Он так и впился в экран, не скрывая алчной ухмылки. Но мне все это скоро надоело. В моих фантазиях и эротических сновидениях секс возбуждал куда острее, чем все эти потные, монотонно движущиеся тела, совокупляющиеся в одних и тех же позах. В ящике письменного стола у меня была спрятана фотография женщины в длинном узком платье с разрезом, сквозь который виднелись дразнящие, соблазнительные колени и бедра. Мысленно раздевать эту женщину было куда приятнее, чем разглядывать римлянок, которых играли американки, которых озвучивали немки. К тому же я заметил, что у пожилых римлян были сплошь белоснежные зубы, а ведь зубных врачей в ту пору, как я совершенно точно знал, еще не существовало.
— Ну что, сын, — заключил отец после просмотра. — Теперь ты имеешь представление о том, что такое секс.
Я заверил отца, что фильм мне очень понравился. Не хотел его разочаровывать.
Я набираю Ритин номер, она почти сразу поднимает трубку, и я слышу ее голос: «Алло?» Но не успеваю я сказать: «Рита, привет!» — как в трубке раздаются гудки «занято». На несколько секунд я ошеломленно замираю с трубкой в руке.
— Бросила трубку, — сообщаю я родителям, снова входя в гостиную.
Родители и бабушка, которая приехала в гости из Союза, изумленно вскидывают на меня глаза. И тут звонит телефон.
Рита плачет.
— Рита? Рита, да что случилось? Почему ты трубку бросила? И почему вы с отцом не пришли?
— Отец… Отец…
— Что с ним?
Рита снова начинает рыдать.
— Да не молчи ты! В чем дело? Сказать маме, чтобы к тебе приехала?
— Он в больнице, — произносит Рита убитым голосом.
Через несколько минут мама отправляется к Рите. Мы с отцом пытаемся успокоить бабушку. Ритин отец — друг бабушкиной юности, дальний родственник, они родились и выросли в одном еврейском местечке. Бабушка с ним целую вечность не виделась, с двадцать шестого года, когда она в поисках призрачной лучшей жизни подалась из своего белорусского захолустья в большой город — переехала в Ленинград.
— За две тысячи километров притащилась, — причитает бабушка, — все, чтобы Менделя повидать, и — на тебе. Он сорок лет меня в каждом письме уверял, что чувствует себя хорошо. Концлагерь пережил. И в тот самый день, когда мы свидеться должны — раз! — и попадает в больницу.
— Да не беспокойся! — увещевает отец. — Рита же паникерша известная, вечно преувеличивает. Ничего страшного.
Отец явно раздражен. Он Риту терпеть не может. Но кто знает, вдруг дело не в Рите, а в том, что он всего лишь озабочен, устал, утомлен. Я же понимаю, что бабушкин приезд положил конец его приятной апатии. А тут вот вам, пожалуйста: принимай гостей, гуляй с ними, город им показывай. Где уж тут на диван с книжечкой улечься или телевизор посмотреть.