— Знаете, у вас с вашим образованием не должно быть в Осло никаких проблем с поиском работы. Но вот ваш муж…
— Согласен на любую, — поспешил вставить отец. — Я не привередлив, меня любая работа устроит.
Когда мы возвращались обратно в пансион, отец ужасно радовался.
— Норвегия! Только представьте себе, Норвегия! — несколько раз повторил он умиленно, будто нашептывая нежности на ушко любимой. — Это же страна, в которой жить одно удовольствие: чистенькая, аккуратная, богатая, никакого антисемитизма, о ксенофобии тоже не слыхать, социальное обеспечение на высоком уровне, погода как в Ленинграде, дружелюбные люди, прекрасные пейзажи… Ну, немножко, может, на отшибе, не в центре Европы. Ну, может, немножко скучновато. Но это все чепуха, мелочи.
Отец, как никогда, расправил плечи и, как никогда, сиял. Он шел быстрым шагом, легкой походкой, как будто снова превратился в молодого человека, которого я не знал и которым он, может быть, никогда и не был. Он не просто шел. Он пританцовывал. Как триумфатор. Как победитель. Как самовлюбленный эгоист.
— Да у нас еще и виз нет, — парировала мама. Особого восторга у нее в голосе не ощущалось. — Пока штамп в паспорте не поставят, радоваться рановато. Что-то я обещаниям этого Нансена не очень верю.
— А ведь ты ему очень понравилась. Как он на тебя смотрел, руку пожимал, даже руку на плечо тебе положил. Госпожа то, госпожа сё… Если бы я тебя так хорошо не знал, мог бы и приревновать. А вдруг он втайне надеется, что ты с ним…
— А ну прекрати сейчас же! Да еще при ребенке!
Мама бросила на меня быстрый взгляд, но я притворился, что не слышал.
Маме было тридцать шесть, и она была красивая. Я чувствовал: шутка отца каким-то образом связана с симпатичными женщинами в витринах квартала красных фонарей, но то, что он сказал это о маме, отталкивало и даже пугало.
— Какой противный альбинос, — поежилась мама. — Может быть, человек он и очень достойный, но урод уродом…
Она рассмеялась.
— Но для него ты — страстная еврейка, яркая южанка. Эти северяне просто без ума от таких женщин… — возразил отец.
Мама рассмеялась еще громче. «В следующий раз дам этому Нансену по морде», — решил я и сжал кулаки.
Но я так и не отважился хоть пальцем тронуть норвежского верзилу, при том что родители время от времени таскали меня с собой в консульство. Неизменным оптимизмом господина Нансена невольно заражался и отец. Каждая беседа вселяла в него новую надежду. Нансен всегда приветствовал нас словами:
— Еще не дали. Но скоро, чуть-чуть подождите.
Потом он говорил нам, что знаком с главой миграционной службы Норвегии, и это тоже превратилось в какой-то ритуал: