Разумеется, все шарики за это время выучили русский.
В середине октября семьдесят пятого года господин Нансен сообщил нам, что норвежские миграционные службы не выдадут нам визу. На прощание он крепко пожал маме руку, все поглаживал ее, и поглаживал, и никак не хотел ее выпускать, и я заметил странный огонек в его водянистых голубых глазах. Мне снова захотелось его ударить, я ощутил какое-то непривычное чувство — то ли страх, то ли отвращение.
— Попробуйте через два года, — сказал Нансен. — Может быть, к тому времени экономическое положение улучшится.
На улице мой отец обернулся и окинул здание консульства, бывшую виллу, задумчивым взглядом.
— Полтора месяца, — с горечью произнес он. — Полтора месяца прождали. И все псу под хвост.
— Пойдем! — поторопила мама. Вид у нее был невозмутимый, почти веселый. — Что теперь попусту расстраиваться.
— Мы же на волосок от цели были, вот настолько! — закричал отец, остановился и показал большим и указательным пальцами расстояние сантиметров в пять. — Вот настолько, черт возьми! Еще бы совсем чуть-чуть — и все, смогли бы начать заново!
— Возьми себя в руки! — одернула его мама. — Нечего так распускаться! На тебя ребенок смотрит.
Лицо отца, до сих пор багровое, внезапно побледнело. Он зашатался, прислонился к стене какого-то дома и стал шумно хватать ртом воздух. «Сейчас упадет!» — решил я и тесно прижался к маме. Всякий раз, когда отец или мама заболевали или им становилось плохо, меня охватывала паника.
Я закрыл глаза, боясь на него взглянуть.
— Вот настолько, — услышал я его сдавленный голос, но тут мама его прервала:
— Да какая теперь разница, забудь, и все!
Прошло несколько секунд, отец справился с приступом, и мы пошли дальше.
— Через два года? Сейчас, как же! — снова запричитал он спустя пару минут. — А до тех пор что делать? Лапу сосать?
— Мое мнение ты знаешь, — вставила мама.
У мамы была ясная позиция. В последние недели она почти каждый день внушала отцу, что нужно вернуться в Израиль.
— У нас же деньги кончаются, — втолковывала она. — Скоро и на билеты до Тель-Авива не хватит.
Все это время отец отвечал на мамины доводы категорическим:
— Нет! Об этом и речи быть не может!
И только в тот день, когда господин Нансен объявил нам, что наше прошение отклонили, отец сдался.
Вечером он решил пройтись. Шел дождь, но он не взял с собой зонтик, торопливо надел плащ и даже застегиваться не стал. Я хотел было пойти с ним, но мама меня удержала:
— Пусть один идет! Великому человеку необходимо принять эпохальное решение! Ему в одиночестве лучше думается.