Все это мама рассказывала, даже не присев, стоя в гостиной. Я как сумасшедший носился вокруг нее, трогал ее руки, ноги, гладил ее по темным мягким волосам, от которых пахло так, как может пахнуть только от ее волос. Да, это была она. Живая, невредимая. Вдруг мама засмеялась и спросила:
— А моя старая сумка-то тебе зачем?
Я заметил, что по-прежнему прижимаю к груди сумку, покраснел и прошептал:
— Это я так, играл.
И положил ее обратно на шкафчик у зеркала.
Помню, что родители еще долго сидели на диване и тихо разговаривали, а я вдруг ощутил такую блаженную усталость, что положил голову маме на плечо, закрыл глаза и увидел во сне автобус, съезжавший по траве с какого-то холма… Вдали виднелась яма, за ней — густой лес, а в автобусе люди ехали стоя… Они молчали и все держались за руки…
Снова позвонили в дверь. Я вскочил, выбежал в прихожую и отворил. На пороге стояла госпожа Ульяф со сверкающим серебряным подносом в руках, а на подносе лежал приготовленный по всем правилам барашек. Поджаристая, хрустящая корочка была сплошь усыпана зернышками тмина и перца. Рядом с госпожой Ульяф стоял ее муж и улыбался. Увидев маму, он и вовсе засиял:
— Адонаи гадол! Господь велик! — провозгласил он, привлек к себе отца, обнял его и расцеловал в обе щеки.
Из-за спины господина Ульяфа выглядывали его сыновья, близнецы Давид и Аарон, мои одноклассники, дочь Рахель, немного постарше, и самый старший — Шимон, невзрачный молодой человек, не без смущения уставившийся в пол.
Невеста была выше жениха на целую голову. За ней, держась очень прямо и чопорно, выступал седой сухощавый старик с длинной белоснежной бородой. На голове у него была тюбетейка.
Вся компания с шумом, гамом и радостными возгласами устремилась к нам в квартиру. Господин Ульяф поставил на стол бутылку вина, госпожа Ульяф с невестой захлопотали в кухне и принялись нарезать мясо. Бухарский мудрец, старик в тюбетейке, расположился на диване перед телевизором. Давид с Аароном забросали меня вопросами, а господин Ульяф поздравил маму со «вторым рождением». Отец испытал такое облегчение, что к появлению незваных гостей отнесся вполне спокойно и даже пригласил жениха за стол. Маме пришлось несколько раз повторить, как она опоздала на автобус, а отцу — как он подрался на рынке. А я тем временем набросился на жаркое: меня вдруг перестало смущать, что я ем барашка, которого гладил сегодня утром.
Что было потом, я помню плохо, ведь после обильной еды и глотка вина, который мне разрешили выпить за здоровье жениха и невесты, за маму и за государство Израиль, я почувствовал такую усталость, что заснул в кресле и не услышал торжественную речь бухарского мудреца, которую этот немногословный и строгий старик наверняка произнес, пока я спал.