– Это вы, Антон Филаретович, верно подметили. Мотив этого убийства непонятен. Украсть у него – что с голого рубашку снять… Да и в аптеке о нем отзывались неплохо: «тишайший был человечек, безобидный; врагов у Петра Никаноровича не было, но и дружков закадычных тоже не водилось». Вот такую нам с вами задачку арифметического свойства душегубец и подкинул, – потягивая носом табак с подушечки большого пальца, сокрушался Поляничко.
Несмотря на распахнутое окно, в тесном помещении находиться было невыносимо и главным образом из-за тошнотворно-приторных запахов внутренностей мертвого человека, заполонивших комнату. От одного их вида могло стошнить. Именно это и произошло со следователем судебного департамента, имевшим неосторожность первым из всей следственной группы войти в незапертую дверь провизорского жилья. Уже четверть часа из дворовой уборной, то утихая, то снова усиливаясь, доносились раскатисто-гортанные звуки, которыми Чебышев, выворачиваясь наизнанку, «пугал» жильцов доходного дома.
…Провизор Савелов сидел на старом деревянном стуле, широко расставив ноги и удерживая окровавленными руками вывалившиеся из разрезанного живота внутренности. Он так и умер, удивленно рассматривая собственные кишки, через тонкие стенки которых было видно съеденную за ужином пищу. Кровь растеклась по комнате в три разных ручья, соединившихся в одно русло уже под самой дверью.
Первой обнаружила убитого молочница. Она, как обычно, рано утором принесла к порогу аптекаря крынку свежего молока и случайно обратила внимание на подернутый пленкой, буро-красный кровяной сгусток. Толкнув дверь, торговка остолбенела от представшего перед ее глазами ужасного зрелища и была не в состоянии пошевелиться. Страх сковал мышцы и начисто лишил женщину голоса, и она, испугавшись внезапно нахлынувшей беспомощности, потеряла сознание. На громкий стук упавшего тела выглянули соседи. Они-то и вызвали полицию.
В комнате все было перевернуто буквально вверх дном. Под этажеркой валялись книги самого разного содержания. Весь пол был усеян брошенными бумагами, белье растянутой гармошкой вывалилось из платяного шкафа, а письменный стол злобно скалился пустой чернотой выдвинутых ящиков. На его зеленой матерчатой поверхности виднелась стеклянная чернильница, держатель для перьев и несколько цветных карандашей.
Пытаясь снять картину преступления, фотограф многократно менял фокус объектива, перебирал пластины и, точно алхимик, жег в металлической воронке магний. Наконец он разобрал аппарат и покинул комнату. Прибывший доктор недовольно поморщился и, пересилив себя, потратил не более двух минут на осмотр покойника. Не скрывая брезгливого отвращения, он сорвал с неубранной кровати простыню и набросил ее на почившего провизора. Обращаясь к только что вошедшему следователю, медик проронил: