— Я думаю, да, — ответил я.
— Видать, ты в рубашке родился, приятель. Хочешь взять этот кусочек на память?
Доктор сунул мне под нос довольно пом: ятый увесистый кусок железа весь в крови.
— Нет, — ответил я. — Спасибо.
Он швырнул его в ящик для мусора, и я заметил, что там уже лежала чья-то нога, совершенно целая и здоровая…
Я был абсолютно трезв.
— Наверняка там еще остались щепочки и кусочки ткани, все это должно выйти с гноем, внимательно следи, чтобы ничего не осталось.
Он засмеялся. Его унтер-офицер перевязал меня. Он перевязал меня на совесть, и я почувствовал себя настоящим героем. Черт меня побери, я же ранен ручной гранатой на самой передовой.
Теперь доктор осматривал аккуратную рану моего унтер-офицера, потом он взглянул на него и помрачнел.
— Как по заказу, дружище, чисто сработано.
Меня просто в жар кинуло, но мой унтер-офицер был невозмутим.
— Настоящее ранение для отпуска на родину, пятое по счету, — сказал мой унтер-офицер.
— Великолепно, — откликнулся доктор, но делать ничего не стал и только опять взглянул в лицо моего унтер-офицера, а тот унтер-офицер, который меня перевязывал, подошел к ним, тоже взглянул на рану, а потом в лицо моему унтер-офицеру.
— Великолепно, — сказал и он.
Доктор курил, положив ногу на ногу. И ничего не делал с раной моего унтер-офицера. А тот был совершенно спокоен и трезв, как стеклышко.
— А в чем дело? — удивленно спросил он. — Мне можно идти? Туда, на выход… Мы с тобой еще увидимся, Ганс, — сказал он мне. И в самом деле двинулся было к двери.
— Стоп, — сказал доктор. — Что вы на это скажете, Мюллер?
Он обернулся к тому унтер-офицеру, который меня перевязывал, я был уже одет. И застегивал пряжку ремня с вещмешком.
— Дело нечисто, — сказал докторов унтер-офицер, — как по заказу.
— Ну ты идешь со мной, Губерт? — спросил я своего унтер-офицера.
— Так вы знакомы? — спросил доктор.
— Губерт — командир моего отделения, — спокойно ответил я, — он лежал в окопе рядом со мной и…
— Ах вот оно что, — сказал доктор, и унтер-офицер, который меня перевязывал, тоже сказал: «Ах вот оно что», они поверили мне, потому что у меня была такая великолепная дыра в спине, можно сказать — геройская дыра…
И мы с Губертом вышли.
Унтер-офицер пожал мне руку.
А там, на рельсах, царило общее веселье. Три вагона были уже битком набиты и ждали, очевидно, только нас. Все дружно пели, и пахло здесь, как обычно на железных дорогах, — углем и сухими дровами, пахло уже железной дорогой, а не Румынией. Пахло войной. И мне было жаль, что мы уже совсем, совсем протрезвели. Мой унтер-офицер вскочил в один из вагонов, потом помог мне взобраться, потому что я плохо сгибался из-за тугой повязки, да и дыра в спине теперь была огромная. А унтер-офицер вытащил из каждого кармана по бутылке и одну дал мне, воскликнув торжествующе: «Ну, пей же, пей!» И мы выпили… На душе было так хорошо, просто великолепно, ведь они ничегошеньки не могут нам сделать, мы оба были ранены, по-настоящему ранены, может, мы даже были героями, а унтер-офицер, вероятно, получит Золотой крест, тогда уж и вовсе им его не достать.