– Откуда мне знать? – бросила Александра.
У нее раскалывалась голова. Она совершенно окоченела. Входная дверь была приоткрыта. Люди беспрестанно сновали из дома во двор и обратно. Хотелось горячего чаю, но вряд ли бы ей позволили хозяйничать на кухне.
– Только бы нас скорее отпустили… – вздыхала художница, стискивая виски ладонями.
Наконец в дверях соседней комнаты появились мать и дочь. В этот миг они были удивительно похожи, может, потому, что на их лицах застыло одинаковое подавленное выражение. Олег вскочил:
– Теперь я?
– Сказали, пусть сперва зайдет женщина, – равнодушно бросила Светлана. Продев руку под локоть дочери, она повела ее к двери. Лиза ступала послушно, как большая заводная кукла, сходство с которой довершал остекленевший взгляд.
– Куда вы? – устремился за ними мужчина. – Такси давно уехало, а Лиза за руль сесть не сможет. Ты посмотри, в каком она состоянии!
– Вас ждут, – неожиданно вежливо напомнила Светлана Александре. Та, встрепенувшись, отправилась в соседнюю комнату.
Она очень хорошо запомнила это помещение по тому давнему визиту, когда Лыгин впервые позвал ее на дачу, чтобы отдать на продажу вещи. Меблировка того же типа, что и в городской квартире, – вдоль всех стен тесно поставленные шкафы и буфеты с коллекциями. Только мебель простая, грубая, рыночной работы. Здесь уже не было резного красного и грушевого дерева, золоченых и бронзовых деталей. Самый старый и самый уродливый застекленный шкаф – двадцатых годов прошлого века – стоял с треснувшими стеклами, криво заклеенными полосками скотча. У окна приютился некогда красный, засаленный до черноты диван.
Александра не ожидала, что следователем окажется женщина, да еще довольно молодая, лет тридцати, не старше. У художницы немного отлегло от сердца, хотя особенно бояться было нечего. Где-то краем сознания прошла мысль, что женщине проще объяснить нелогичные вещи. «А в этой истории столько нелогичного!»
– Садитесь, – предложила ей следователь, представившись Ириной Вячеславовной. Фамилию, по своему обыкновению, Александра благополучно забыла, как только услышала. – Рассказывайте.
– Что?
У Александры начинался озноб. Она чувствовала себя заболевшей. Вместе с тем ее не оставляло отстраненное равнодушие ко всему происходящему. Как будто этот дом и все творившееся в нем существовало в одной реальности, а она сама – в несколько другой. Между ними была дистанция, не позволявшая ей ни плакать, ни бояться чего-то по-настоящему.
– Все, что знаете. – Художнице показалось, что жгучая молодая брюнетка, больше похожая на парикмахера, чем на оперативника, начинает раздражаться. – Я же не могу говорить за вас.