— Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, — прошептала она. — Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…
— Продолжайте.
— Я слышала, как шумел Эскиль — наверное, он сидел и бил по столу кружкой, — а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.
— Вы различали отдельные слова?
Теперь задрожала ее нижняя губа.
— Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…
— Что вы услышали? Что он сказал?
Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.
— Скажите мне!
Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.
— Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.
— Скажите мне, что он сказал!
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.
— Но он же больше не муж вам?
— Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.
— Скажите мне, что он сказал.
— Никогда. Ни одной живой душе.
Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…
* * *
Он забрал Скарре из отдела и пошел вместе с ним по коридору.
— Поедем посмотрим на восточные ковры, — предложил он.
— Зачем?
— Я только что говорил с Астрид Йонас. Я думаю, она страдает от ужасного подозрения. Того же, что и я. Что Йонас частично виноват в смерти мальчика. Я думаю, именно поэтому она от него ушла. Но при этом она до смерти боится этой мысли. Мне еще кое-что пришло в голову. Йонас ни словом не обмолвился о несчастном случае, когда мы с ним разговаривали.
— Разве это так странно? Мы же пришли говорить об Анни.
— Очень странно, что он не упомянул об этом. «Больше не надо сидеть с детьми, — сказал он, — потому что жена съехала». Он не сказал, что именно тот ребенок, с которым сидела Анни, мертв. Даже когда ты заговорил о фотографии, висевшей на стене.