И без того бледное лицо господина Болера сейчас выражало крайнюю степень растерянности.
Потом он немного успокоился и всё твердил о каких-то книжках. Но так как сержант Кривонос именно эту часть объяснений никак не мог взять в толк, го господин Болер в конце концов замолчал и понуро брёл за сержантом, уже не ожидая для себя ничего хорошего.
Для лейтенанта Дробота, дежурившего в ту ночь, не существовало больших и малых дел. Все дела лейтенант считал серьёзными и важными. Ещё на войне он убедился в том, что упущенная мелочь иной раз может привести к крупным неудачам. И потому, когда удручённый, сгорбившийся Болер в сопровождении Кривоноса и Гончарова появился в комендатуре, Дробот отнёсся к задержанному со всем вниманием.
— Болер, Болер… — Лейтенант пристально разглядывал паспорт немца.
Эту фамилию ему определённо уже приходилось слышать. Дробот был уверен в этом. Он рылся в памяти, но так и не мог ничего припомнить.
— Я был когда-то писателем, писал книжки, — пояснил Болер.
Так вот в чём дело! Никогда в жизни не сопоставил бы лейтенант Дробот фамилию известного писателя с этим измождённым человеком. Ведь Дробот читал его книги.
Открытие представлялось чрезвычайно интересным, и, несмотря на поздний час, лейтенант позвонил капитану Соколову. Тот явился немедленно и был крайне поражён, узнав, при каких обстоятельствах сержант Кривонос обнаружил в Дорнау известного немецкого писателя Болера.
Один Кривонос остался верен себе. Услышав, кого он задержал, сержант, покачав головой, заметил:
— Нашли место где ночевать…
Произнеся эти слова, сержант напомнил о своём присутствии и, конечно, тем самым совершил большую ошибку: комендантский патруль тут же вынужден был снова отправиться в город. Это помешало Кривоносу узнать, как развивались дальнейшие события в комендатуре.
А капитан Соколов, убедившись в достоверности объяснений задержанного и в подлинности его паспорта, распорядился немедленно проводить господина Болера в гостиницу, предоставить ему номер, хорошенько накормить его, а назавтра пригласил писателя в комендатуру для беседы.
Близорукие серые глаза Болера выражали предельное удивление. Он приготовился к самым большим неприятностям, а вместо этого — приветливые улыбки, искреннее уважение, неподдельная забота о нём.
В последние годы Болеру жилось очень тяжело. Он был уже стар, стремился к покою и уединению. Не торопясь он работал над мемуарами, перелистывал любимые книги да бродил по саду, с улыбкой вспоминая свои юношеские увлечения и первые повести, увидевшие свет ещё в конце прошлого столетия. Он много думал о прошедших годах, о своих произведениях, о встреченных людях, и ему не в чём было упрекнуть себя. Но покоя не было… Чем объяснить всё это?