Поручик Петр Белозеров с болью глядел в восторженные глаза, горящие сильнее, чем бриллианты на роброне. Все в ней жило: невесомые темные локоны и золотистые кружева, трепещущие ресницы и взволнованно приоткрытые губы. Каждая жилка, каждая лента на платье… Петр почувствовал, что лучше бы ему раствориться в воздухе, сгореть в этом камине, совсем перестать существовать. Он молчал.
— Что с тобой? Петр Григорьевич! Петруша… Взгляни на себя: краше, прости, в гроб кладут.
— Наталья Алексеевна. — Белозеров решился. — Уходите и… не любите меня больше. Не жених уж я вам более. Я… другой дал слово.
Наталья, опустившись на бархатный диванчик цвета малахита, смотрела на Петра так, словно только что узнала, что он болен чумой.
Петруша подошел к окну, глядел вдаль, за стекло, ничего не видя… А потом решительно обернулся.
— Наташа… ни за что не хотел бы я, чтобы так вышло. Но так случилось…
— Вы полюбили другую… — Ресницы-бабочки взволнованно дрогнули.
— Я был ранен, был при смерти. Меня спасла девушка, простая холопка… Нет, не простая. Теперь от меня зависит ее участь. Она в большой беде.
— И вы ее любите?!
— Я женюсь на ней.
Пощечина обожгла его. Поручик уже не слышал шуршания платья, не видел, как Наталья скрылась за дверью. Опомнившись, готов был на коленях ползти за ней и целовать ее следы, но… но при этом он не отказался бы ни от единого своего слова.
Наталья Вельминова жила с дядюшкой в его доме на Фонтанке. Двухэтажный деревянный особнячок теплой желтоватой раскраски радовал глаз, хотя явно уступал каменным хоромам вельмож, еще при Петре приспособивших речной берег для своих роскошных дач. В этот дом и направлялся сейчас Александр Вельяминов. Он любил приходить сюда, проходить не главными воротами, но через садовую калитку, впускавшую его в море веселой в летнем свете, нежной, как морская пена, зелени… подниматься на второй этаж по высокой лестнице, на ступенях которой скользили по утрам шаловливые солнечные блики. В комнате сестры было неизменно уютно, и какая бы забота ни обременяла Александра, здесь он всегда ощущал себя ясным и спокойным. Быть может потому, что здесь Наталья сохранила частицу их общего детства? Как и в родном доме в деревне Горелово ее толстые книжки в блестящих переплетах лежали в очаровательном беспорядке на диване и креслах в соседстве с засушенными цветами и флакончиками с благовониями, и солидный том сочинений греческого философа был заложен легкомысленной девичьей лентой.
Но сегодня впервые молодой Вельяминов, едва войдя в сестрину комнату, встревожился. Да и как было не встревожиться…