Плач переведен на современный русский язык с сохранением некоторых древних оборотов, но и то и другое прелестно не только словами, а еще и интонацией, мелодией — душа говорит своим ангельским языком.
В том‑то и дело: нужно учиться еще и мелодии речи. Иногда мы слушаем кого‑то раскрыв рот и не понимаем, почему обычный рассказ так затравливает наше внимание. А секрет весь в интонации, в том, я бы сказал, обаянии интонации, которою владеет рассказчик. Что теперь почти начисто исчезло в общении? Любезность, мягкость, дружелюбие тона. Тон разговора! Мы кричим, бурчим, лаем, рвем слова на клочки. Спросите на улице, как пройти к реке Кубани. И каким же тоном вам расскажут? А я еще застал, когда объяснение превращалось в любезный разговор, человек сам получал удовольствие от мимолетной услуги другому. Язык неразрывно связан с нашей душой. Недаром же говорилось: язык — душа народа. Малограмотная речь бывает прекраснее ораторской бутафории профессоров. Видимо, дело не только в грамоте.
1982 год
Писать этот роман — страдать и ничего не выразить…[2]
25 марта вернулся из Москвы. Ничего не соображаю. Пробовал переписать встречу Федосьи в Елизаветинской с Бурсаком и Толстопятом — нет! Чувство мертво. Москва опустошила. Не дописав две — три главы последней части, приступаю к перепечатыванию начала романа. Это будет лишь второй черновик. Так хочется все сжать! Когда заранее знаешь, что вещь будет большая, поневоле вытягиваешь ее, расширяешь ячейки. Лучше настраиваться на что‑то маленькое, густое, тогда на одной странице уместишься с тем, что разбросал по многим главам.
Был три дня в станице Каневской. Никто не помнит старых имен. Мы выступали в библиотеке перед книголюбами. Можно ли винить людей? История в их памяти на школьном уровне. А как и чему учат на уроках истории — мы знаем. Еще году в 60–м, когда где‑то на центральной улице я в ожидании автобуса на Краснодар читал «Запах сена» С. Никитина, можно было случайно с кем‑то поговорить о Бурсаках, о табунщике Ф. Я. Скибе, о чудесном Иване Петровиче Бурносе, к которому я когда‑нибудь проберусь сквозь кипы бумаг. Да, тогда можно было еще. Время все стерло. Так всюду по станицам Кубани. Я часто повторяю: никто ничего не помнит. Это неверно! Никто никого долгие годы не спрашивал, и они умерли, казаки, унесли с собой в небытие всю историческую скрижаль. Дома они припоминали что‑нибудь среди своих, и так оно все и пропадало… (17 апреля).
Вчера приехал в Пересыпь. Набрал бумаг, хочу выполнить за полмесяца весь «план», едва ли не переписать всю 1–ю часть до конца. Но вот после ухода Костогрыза от Бабыча не знаю, что делать. Все‑таки нет сюжета. Слишком много уже набежало героев в девяти главах. Материал встал на дыбы!