Забвение творческой строгости наносит ущерб общему делу и — будем же правдивы — умерщвляет интерес читателей к местной литературе, которая, как правило, создается на материале жизни своего края. Колхозники и рабочие, студенты и врачи никогда не прочтут полнокровной книги о том, что у них под боком, что во сто крат дороже еще и потому, что оно здешнее, никогда не порадуются художественно одухотворенной жизни, если мы перестанем наставлять себя на высокие, «непосильные» цели в наших замыслах. Произведение должно читаться, читаться с большим интересом, иначе оно не сыграет своей роли в воспитании человека и удостоится названия макулатуры. Десятки тысяч холостых слов — слишком накладно для издательств и карманов читателей, которые отдают средства на оправдание расходов при выпуске книг. Общая творческая атмосфера кругами расходится к берегам, и уже никакой хваткой начинающий литератор не посмеет плыть поперек с запасным поясом дружеских поблажек. А если, повторим, ее нет? Тогда нету и литературы, а одни прекраснодушные нелитературные отношения: что бы мы ни написали — все хорошо.
Возросшие культурные запросы читателей обязывают нас подтянуться, еще более напрячься в труде, стыдиться при виде своих завалявшихся в магазинах томиков — ведь нынче каждая хорошая книга не лежит на прилавке и часа. Закон человеческой жизни — для всех; законы общественного поведения — для всех; законы художественной высоты в искусстве — тоже для всех. Не надо организовывать мнение, будто требования центральной печати — это одно, там все выше качеством, а требования местной — это совсем другое, можно складывать слова как попало. Вся советская литература служит одним целям, всюду нуждаются в духовной пище. К хлеборобам Кубани и к хлеборобам Нечерноземья одни и те же призывы: «Выше урожаи! Даешь качество!» Почему же хлеб духовный мы разделяем порою на столичный и периферийный? Читатель этого не принимает.
Пора в нашей среде четко поставить вопрос о творческом поведении.
«Творческое поведение, — писал М. М. Пришвин, — я понимаю как усилия в поисках своего места в общем человеческом деле и как долг в этом общем деле оставаться самим собой. Мне всегда казалось, что каждый человек, если он добьется такого своего места в жизни, приносит для всех непременно что‑нибудь новое, небывалое, и в этом и есть все наше творчество».
Для кого эти слова? У нас порою мудрые мысли и полезные наставления воспринимают как украшение, которое можно вывесить и любоваться им, пробегая мимо. А не руководство ли это к твоей жизни? Может, золотые слова нужны не только для того, чтобы вспомнить, процитировать к случаю, подать с блеском в обществе, наконец, отчитаться перед чьим‑то строгим взором? И забыть! А может, в них, если за ними следовать, счастье твоей жизни, удача твоего призвания? За простыми словами выдающихся людей столько горького опыта, мучений, одиноких часов труда! За словами — сама душа, личность. Кто полагает, что мысли мастеров о творчестве — только декорации к спектаклю, на который можно и не пойти, тот ничего никогда не добьется в своем творчестве. Если мещанские мысли кому‑то дороже, надо заранее распрощаться с искусством.