Ударная волна засыпала их трухой, прошлогодней хвоей, горящими ветками. В ушах оглушительно звенело. А на краю поляны уже занялся и принялся резво скакать с кроны на крону скорый пожар-верховик. После мертвенного света ракет и хемоосветителей рыжее пламя казалось живым и едва ли не одушевленным.
Рядом сдавленно выругались по-балтийски, кажется это был Рихард; секундой позже послышался хрип Цицаркина:
– Туда! В болотце!
Генрих вскочил, еще ничего не соображая. Просто потому, что вскочили оба прибалта, счастливо спасшиеся в той же ложбинке. Вероятно, они для себя тоже решили держаться поближе к Генриху.
Бежали они как сумасшедшие, подгоняемые ревом и треском пламени. Бежал и еще кто-то, впереди и с обеих сторон беспорядочно метались хаотичные тени. Кто-то горел и кричал от боли, кто-то молча несся сквозь стонущий лес…
В болотце – округлую, метров десяти в диаметре лужу, сплошь заросшую ряской – они вскочили с ходу и забрались по самые брови. Ноги по колено ушли в клейкий ил, со дна поднимались веселые вереницы пузырьков, активно пахло какой-то органической дрянью. В болотце уже сидело человек двадцать, и со всех сторон сбегались новые спецназовцы. Некоторые даже с оружием.
И тут верховик с ревом прошел с боков и над ними. Генрих зажмурился и нырнул в мутную жижу. Даже там, под поверхностью, он почувствовал неистовый жар. Или, может быть, это только показалось?
Пулевик свой Генрих впопыхах утопил. Да и немного от него было бы толку после купания.
Ошеломленные и растерзанные, мокрые, словно жертвы паводка, они выбрались из спасительного болотца только спустя двадцать минут. Жижа нагрелась чуть ли не до температуры человеческого тела, а стрелки камыша обгорели и поникли, уронив сигарообразные утолщения в уцелевшие лужицы. Поголовье местных лягушек смело могло счесть сегодняшнюю ночь локальным армагеддоном.
На месте волчьей базы осталась только конусообразная воронка, чуть не доверху засыпанная бархатистым пеплом; а вокруг раскинулось еще отдающее теплом пожарище. Остро и удушливо пахло сгоревшей органикой. Генрих зачарованно глядел на этот ад и зачем-то пытался оттереть от грязи лицо, но только впустую размазывал грязь.
– Ну, дела, – прошептал дог-Рихард.
– Что же это получается, – недоуменно спросил туранец, тоже уцелевший в непредвиденной передряге, – они себя взорвали? Как в Берлине, умираем, но не сдаемся?
– Рация у кого-нибудь есть? – мрачно осведомился Цицаркин.
Очумевший пограничник-спаниель протянул ему селектоид. Голова и уши у пограничника были опалены, а рация даже с виду казалась совершенно сбитой с толку. Цицаркину понадобилось целых полторы минуты, чтобы ее успокоить и заставить работать.