«Если это действительно Испанец, – подумал Генрих, – он меня по-любому узнает. Если нет, может и оторвусь…»
Генрих еще разок поглядел на бледного Франсуа (вокруг него как раз начали хлопотать подоспевшие врачи), сожалеюще поцокал языком, и помалу зашагал прочь. Метрах в семидесяти он остановился около газетного ларька, что приткнулся под четырехэтажным домом, словно гриб под деревом, и притворился, будто глазеет на витрины. Очень скоро Генрих занял очень удобную позицию: в щель между журналами хорошо просматривалось место происшествия, а его самого за ларьком и хитроумный герой Говарда Тона не разглядел бы.
Почти сразу Генрих обратил внимание на человека, который сидел на лавочке как раз напротив толпы. Через дорогу. Не похож он был на обычного зеваку. Любой нормальный обыватель на его месте уже давно перебежал бы дорогу и толкался бы в компании себе подобных, обмениваясь с соседями обтекаемыми замечаниями. А этот сидел и просто смотрел. Наблюдал.
Конечно, это был не Испанец. Тот, если это действительно он сломал Франсуа и если Франсуа ничего не напутал, уже далеко отсюда. Укрылся на загодя снятой квартире или в гостиничном номере. Какое такое происшествие? Знать не знаю, ведать не ведаю. Я спал вообще, весь день…
Человек был на редкость невыразительный; походил на безликого аморфа, но в фигуре его просматривалась некая подспудная строгость. Возможно, он обладал какой-нибудь редкостной морфемой – мало ли их наплодили генетики прошлых веков?
Генрих был уверен, что никогда прежде не видел этого человека. Ни живьем, ни на фотографиях. Ничего удивительного, из действующих коллег по профессии большинству относительно знакома была приблизительно половина. К тому же коллеги считают делом чести периодически менять внешность. Никуда без этого – Генрих и сам то носил короткую стрижку, то отращивал буйную шевелюру а-ля Каниджа или Вальдеррама, то ежедневно брился до синевы на скулах, то отпускал бороду, а иногда склонялся к модной американской трехдневной небритости, которую мог поддерживать в более-менее стабильном виде месяцами. Очки, усы, загубники, красители… Да и умение по разному держать уши зачастую меняет облик людей до неузнаваемости.
Но. Во всем этом есть одно «но». Генрих давным-давно научился узнавать людей под сменными масками, обрамляющими все-таки одно и то же лицо. И все люди, кого хорошо бы при встрече узнать, обладали точно таким же умением.
Итак, на лавочке сидел незнакомец. Отныне Генрих узнает его, если снова увидит.
«Надо будет навести справочки… – подумал он озабоченно. – Интересно, на кого сейчас работает Испанец?»