Он никому не сказал ни слова, но, уходя, приказал караулить и вагон и сарай…
„И как это раньше могло от меня ускользнуть? – размышлял он. – Теперь ясно, как попала змея в купе Воробьевых“.
Под сиденьями диванов, с обеих сторон он открыл небольшие отверстия, проделанные с внешней стороны, то есть из обоих купе, соседних с тем, где умер Воробьев. Кроме того, было еще одно отверстие, тоже внизу, довольно большое, замаскированное материей обивки.
Тайна раскрывалась все более и более…
Теперь Мефодий Кириллович старался заставить себя не думать более ни о змеях, ни о портрете – пока что нужно было разобраться в новых открытиях, – но напрасно: мозг был подогрет и работал сам, помимо воли Кобылкина.
„Ясно, ясно все теперь! – размышлял Мефодий Кириллович на пути к жилищу Ракиты. – Облава на Воробьева началась с Москвы. Оба купе, по ту и другую сторону купе старика с дочерью, были заняты охотниками. Ночью, когда все заснули, проделаны были отверстия. Змеи, а их непременно было две, по одной с каждой стороны, могли быть в кожаных мешках, так что для тех, кто держал их, они никакой опасности не представляли. Но зачем же две гадины? И это ясно. Ловкачам моим, – а нужно сознаться – ловкачи! – нужно было непременно и во что бы то ни стало уничтожить только одного старика, девушка же должна была остаться. Ее берегли. Она-то, по всей видимости, и была главной приманкой“.
Но тут Кобылкин вспомнил о том, что ему сообщили о Морлее и разорении Воробьева.
Теперь опять все, как будто, окуталось туманом.
Раз Воробьева ничего не получала после смерти разорившегося отца, стало быть, она для неведомых хищников ровно ничего не стоила.
„Да может быть, они и не знали, что Воробьев разорился? – шевельнулось было прежнее соображение. Но Кобылкин сейчас же отогнал его от себя новою догадкой: – Охота велась исподволь, не сразу началась она, – размышлял он, – к ней готовились, создан был план, Воробьев же тоже разорился не сразу… Нельзя и думать, чтобы это разорение не было известно его врагам…
„А вот мы посмотрим, как это он так разорился, – решил, наконец, Мефодий Кириллович, – узнать-то, то не так уж трудно… Теперь же вот что! Змей было две: по одной с каждой стороны – для меня это ясно. С какой стороны ни спал бы Воробьев, пресмыкающееся, то или другое, в зависимости от того, на каком диване – правом или левом – он сидел, настигло бы его; но где же вторая змея?“
Однако этого вопроса он решить не мог, да пока и не занялся им. На очереди были другие дела, более важные и требовавшие большого напряжения.