Обычно в этом месте Гангея просыпался..
В глубине души он понимал: сказанное им-спящим во многом правда. Случись поединок с учителем не в Безначалье, а здесь, на равнине перед Кампильей…
Грозный всем сердцем боялся сорваться, отпустить поводья запретов в пылу боя.
И поэтому приказывал, не участвуя.
Впрочем, лишь безумцу взбрело бы в голову обозвать трусом самого Грозного, чья слава гремела во всех Трех Мирах, полубога, близящегося к восьмидесятилетнему рубежу и тем не менее способного в шутку поднять над головой панцирного бойца, трижды пронеся его на вытянутых руках вокруг ристалища.
Но все же: десять тысяч людей ежедневно…
Последние годы Гангею Грозного мучила бессонница.
Дрона коротко поклонился и легким шагом направился к своей колеснице, запряженной четверкой буланых коней. Вроде бы Наставник шел не спеша, равнодушно глядя перед собой, но тем не менее возница ошалело заморгал: только что Брахман-из-Ларца стоял рядом с регентом — и вот он уже касается колесничного борта.
— Вторая резервная чама — за-а мной! — Крик Дроны хлестнул ударом кожаного бича, и ложбина за холмом мгновенно ожила, придя в движение.
— Вперед! — коротко махнул сын Жаворонка рукой, забираясь в "гнездо".
Битва рванулась навстречу и стала быстро приближаться.
Позади с мерной неотвратимостью грохотали боевые колесницы Хастинапура.
На твоих глазах сшибались, кричали и умирали люди, лошади, боевые слоны. Поле битвы кипело гнойной язвой боли пополам с яростью, оно звало тебя, звало неумолимо и трепетно, сейчас тебе предстояло по-настоящему окунуться в кровь и смерть.
Впервые в жизни.
Впервые?
Это было, было уже много раз — в твоих снах-Искусах! Это случалось и наяву, в Начале Безначалья, но не так. Там ты был всем, и все было тобой, смерть и возрождение были едины, а здесь… Десятки, сотни, тысячи чужих смертей, каждая наособицу, сосредоточенных в одном месте, и воздух остро пахнет кровавым потом, гортанный крик против воли рвется наружу, насильно раздвигая враз пересохшие губы, и узкое острие хищно трепещет в руке, предвкушая скорую поживу.
Насилие запретно для брахмана.
Это исконный долг кшатрия — сражаться с врагами и побеждать либо быть убитым.
Странно, раньше подобная мысль никогда не приходила тебе в голову. Сейчас же ты распался на совершенно разных людей, словно во время обряда, когда Дрона-жрец взывал к великим богам, или как бывало в Начале Безначалья, где все происходило похоже, но совершенно иначе.
Ты превратился в Троицу.
Один Дрона — новый, хмельной, преобразившийся! — жадно втягивал ноздрями острый запах битвы, с нетерпением ожидая, когда же он наконец нырнет в кровавый океан и сможет напоить заждавшееся железо вражьей кровью!