Эта мысль не давала мне покоя еще больше, чем несколько недель назад, когда я с тревогой ждала, что тайное станет явным. Если живешь, прислушиваясь к слухам, а потом постепенно успокаиваешься, появляются чувство стыда и ощущение шока, когда оказывается, что все это время ты жила иллюзией. Но я старалась быть рассудительной. Глупо возмущаться тем, что привело к столь счастливым результатам и дало Ричарду такую красивую и достойную невесту, а также деньги, которые для него так много значили. В то же время я чувствовала, что винить следовало Санчо. Если предположить, что он использовал юношу как шпиона и воспользовался его сведениями для собственных целей, то ему не следовало оставлять того в живых, так как мальчишке ничто не мешало болтать об этой тайне всюду, где бы ему ни вздумалось. Мы как следует поразмышляем об этом в Аквитании!
В тот вечер я с предубеждением смотрела на обитателей будуара и в особенности на этого красивого, светловолосого юношу с таким приятным голосом и тонкими пальцами, легко касавшимися струн.
Я настроилась на то, что не стану разделять с этими двумя людьми, одна из которых вызывала во мне физическое отвращение, а другой душевный непокой, ни тесную близость на корабле во время морского перехода, ни жизнь в лагерном шатре, ни марши по военным дорогам. На следующее утро, оказавшись во время завтрака рядом с герцогиней, выглядевшей нисколько не менее изнуренной, чем накануне, я укрепилась в своем решении. Мой завтрак был испорчен, а надо признаться, что после шестнадцати лет заточения, в течение которых о моем питании заботился Николай из Саксхема, я была склонна едва ли не к обжорству. С возрастом и после долгого вынужденного воздержания я утратила вкус ко многому и потому хваталась за все, что доставляло мне радость, в том числе и за еду. Мысль о том, что в ближайшие месяцы мне придется разделять стол — а возможно, и постель — с этой уродиной, была невыносимой. Как и мысль о том, что, по-видимому, единственным нашим источником развлечений будет слишком много знающий светловолосый менестрель.
Я намеревалась поговорить с Беренгарией сразу же после завтрака, но как только он был съеден, принцесса с Анной скрылись в темной внутренней комнате, в которую вела дверь из будуара. Я взяла кусок хлеба, густо намазала медом и уселась в ожидании, когда герцогиня — по-видимому, осмотрев свадебное платье, — выйдет от Беренгарии. Из комнаты доносились их голоса, поднимавшиеся до высоких нот, но разобрать слова мешали толстые стены. Скоро дверь открылась, и герцогиня вышла в будуар. Она была очень бледна, два ярких лихорадочных пятна выступили на ее щеках. За это короткое время я уже приучила себя при необходимости смотреть ей в лицо. Оно не было отталкивающим — мелкие черты, умные, живые глаза, — но его обычное выражение было резким, как у всех калек, и отражало готовность к отпору. Анна увидела меня и, ковыляя, вышла из комнаты, не сказав ни слова.