— …посмотреть, с каким наслаждением они едят? Я хожу туда по той же причине. Дело не в том, что я чувствую себя благодетельницей. На самом деле, мне скорее стыдно думать о том, что моя столь скромная жертва может так много значить. Но все-таки приятно видеть, как твои подопечные радуются твоему гостеприимству — не правда ли, слово «гостеприимство» куда лучше «милосердия»?
— Так, значит, это ваша затея, с ларьком?
Я кивнула.
— А разве вам приходилось голодать?
— Только по собственной прихоти. Однажды я постилась лишь для того, чтобы узнать, что чувствует голодный человек. И мне это вовсе не понравилось. — Поколебавшись, я, в порыве чувств, призналась: — Я жалею голодных нищих, потому что легко могу стать одной из них, но что такое жалость? Трудно сказать, что чаще испытывают люди: жалость ли, страх ли за самих себя — к тому же жалость можно истолковать как страх за себя, который испытываешь, видя плачевное состояние другого.
— Нет, — убежденно возразил он. — Такой образ мыслей — чистая софистика, необоснованно расширенное понимание идеи, родственной вопросу о том, сколько ангелов можно разместить на острие иглы. Это опасно. Вы недооцениваете благородство порыва. Любому нормальному человеку ненавистна мысль о голоде, но это не заставляет его испытывать жалость к голодному. Если бы это было так, подобные ларьки открылись бы в каждом городке и в каждой деревушке.
Мы дошли до площади, где стоял ларек.
— Все это представляется мне очень неясным, — заметила я. — Христос учил нас продать все, что мы имеем, и отдать бедным — и добавил, что они всегда с нами. — Я повернула кольцо на большом пальце. — Если я продам вот это, на вырученные деньги можно будет прокормить каждого памплонского нищего в течение ста лет, да и сама я кормилась бы вместе с ними. Но если все владельцы драгоценностей продадут их и отдадут выручку бедным, то покупателей не станет и рынок захлебнется. По-моему, это очевидно.
— Совершенно верно. Но именно поэтому люди за века выработали множество ложных ценностей. Ваше кольцо великолепно, но это вовсе не означает, что оно представляет собой реальную ценность, достаточную для того, чтобы сто лет кормить всех памплонских нищих, — само по себе оно не может поддержать жизнь любого существа даже один день. Истина состоит в том, что ничто не имеет ценности, кроме земли, на которой выращивается урожай, и человеческого труда.
— Почва и орудие; земля и руки; грязь и кровь, — пробормотала я.
Мы постояли, посмотрели на ларек и не спеша направились обратно в замок. Я устала, и, заметив это, он тут же, как когда-то, взял меня под локоть. Дорогой мы разговаривали и смеялись. Вне стен замка Блондель казался совершенно другим. Когда мы шли по подъемному мосту, я всем сердцем желала, чтобы Беренгария отпустила его в Апиету.