— Поднесите свечу и держите ее неподвижно, — распорядился старик, с трудом склонился над Беренгарией и посмотрел на рану через полузакрытые веки. — Тут не из-за чего волноваться. Эта царапина не опаснее пореза на пальце.
У отца вырвался глубокий вздох облегчения. Ахбег продолжал осматривать рану.
— Горло не тронуто, на шее простая царапина. Но я уже не могу работать на коленях. Поднимите ее. Нет ли здесь стола, скамьи или чего-нибудь вроде этого?
Отец с несколько посветлевшим лицом поднял Беренгарию и положил ее на стол, а я взяла единственную в комнате подушку и подложила ей под голову. К тому времени не унимавшаяся струйка крови доползла уже до плеча.
Ахбег полез в объемистую поношенную сумку, которая всегда висела у него на поясе, вытащил иголку и нитку и подал их мне:
— Проденьте нитку в иглу, — попросил он. — Теперь я плохо вижу такие мелкие вещи. Крупные вижу очень хорошо, а когда речь идет о ранах, пальцы заменяют мне глаза. Сир, вам не о чем беспокоиться. Я уже стар, но никогда еще не видел, чтобы женщина нанесла себе смертельную рану. Иногда они бросаются в воду, а потом вопят о помощи, порой принимают яд — и это уже конец. Но ни одной женщине пока не удалось покончить с собой ударом ножа. И никогда не удастся.
Я протянула ему иглу с продетой в нее ниткой, которую он принял без благодарности, повернулся к столу, скомкал в руке газовую вуаль и вытер мешавшую ему кровь. Потом бесстрастно, словно латал дырку на рубахе, сшил вместе края раны. Меня снова затошнило, но я почему-то не смогла отвести глаза от его рук. Старик действовал быстро — он был мастером своего дела. Я вздрагивала и передергивалась каждый раз, когда он протыкал иглой кожу, отец ходил взад и вперед в другом конце комнаты и, глядя на дочь, повторял: «Боже мой, Боже мой!» Ахбег сделал восемь стежков и выпрямился. Снова порывшись в сумке, он извлек небольшой холщовый мешочек, из которого вынул щепотку какого-то серого порошка.
— Дайте руку, — сказал он мне.
Я повиновалась, и старик высыпал порошок на мою ладонь. Потом тщательно уложил в сумку мешочек и иглу, закрыл ее и плюнул мне на ладонь. Это было ужасно. Я едва не закричала. Указательным пальцем правой руки Ахбег растер порошок в слюне и смазал этой «мазью» рану и шов. Через него просочилось немного крови. Прежде чем он закончил свои манипуляции, я отдернула руку. Кровь Беренгарии, слюна Ахбега… и что это за серый порошок? Небось высушенная толченая жаба?
— Теперь не будет ни боли, ни заражения, — объявил Ахбег, вытирая пальцы о порозовевший дамасский шелк платья своей пациентки. — Не пытайтесь ее разбудить. Обморок пройдет во сне, и это смягчит шок. Сама по себе рана пустячная. Я даже не стал бы тратить такую хорошую нитку, не будь ваша дочь принцессой.