— Да. Видишь ли, чтобы пользоваться неизменным успехом у мужчин, нужно уметь приспособиться к их маленьким слабостям.
— Для женщины это ни к чему. Они и так имеют успех. С мужчинами вообще проще. Они никогда не притворяются, не дразнят попусту и не оправдываются.
— Ну, Дуглас, у меня, конечно, не так много опыта, но тот, который есть, убеждает меня в том, что это проистекает не от широты натуры, а скорее от небольшого ума. С тридцатью фунтами особенно не разгуляешься. Как бы ни был мужчина увлечен, такая сумма кого угодно разочарует. Хотя можно, конечно, накупить какой-нибудь мелочевки и раздаривать любовникам, чтобы оставить им что-нибудь на память. Как ты думаешь?
— Я думаю, что не очень дальновидно с твоей стороны отталкивать меня. Еще я думаю, что порка пошла бы тебе на пользу. Твой юмор не веселит, а раздражает своей дерзостью. Я не позволю тебе так разговаривать. Так что лучше молчи, Александра.
— Может, кармашки для часов? — все так же беспечно продолжала она, — Я могла бы вышить на них свои и их инициалы, чтобы внести в подарок личностную нотку… Ты понимаешь, что я имею в виду?
Дуглас ответил холодно и очень спокойно:
— Если ты сумеешь родить мне наследника, то я буду считать все свои затраты оправданными.
"О Боже, — подумала она. — Я оттолкнула его, и его реакция была незамедлительной и резкой”.
— Если ты откажешься от этих слов, то я тоже обещаю забыть о кармашках для часов и своем дурацком юморе.
— Я ни собираюсь больше с тобой разговаривать. Должен тебе сказать, что в это время года в Лондоне почти никого нет. Однако кое-какие развлечения остались. Например, сегодня состоится бал у Рэнлеев, и я думаю, он вполне подойдет для твоего дебюта. Ты наденешь платье, в котором была на балу в Нортклифф-холле. Я попросил миссис Гудгейм помочь тебе.
Этим вечером, вскоре после того, как пробило одиннадцать часов, в великолепном особняке Рэнлеев на Карлайл-стрит, Александра столкнулась лицом к лицу с женщиной, которая, очевидно, знала Дугласа, знала хорошо и была не прочь продолжить знакомство.
Она попыталась подслушать их разговор, стараясь подавить в себе чувство стыда, которое вскоре заглушила дикая ярость. Они говорили по-французски, и она не могла разобрать ни одного распроклятого слова.
На ее взгляд, женщина была слишком хорошенькой, стройной и очень женственной, с большими глазами, примерно двадцати пяти лет. Она положила свою белую руку на плечо Дугласу. Она стояла к нему достаточно близко и наклонялась все ближе; несомненно, он чувствовал ее теплое дыхание на своей щеке. У нее был низкий, дрожащий от волнения голос. Дуглас поглаживал ее руку и говорил тихим голосом, его французская речь лилась непрерывным потоком.