Маята (Соболев) - страница 3

И дождался. На одной из ангарских пристаней – в Кокуе, а может и в Бельске – поднялся на борт красивый чубатый мужик, лет тридцати пяти. Одет он был не в пример пассажирам по-городскому – в серый отглаженный костюм, бордовую с отложным воротом рубашку, модные светло-коричневые штиблеты и соломенную шляпу, небрежно сдвинутую на затылок. В одной руке нес бежевый, натуральной кожи чемодан, другую оттягивал аккордеон в коричневом же, в тон чемодану и туфлям футляре. Держался мужчина уверенно. Несмотря на всеобщее внимание к его особе, вел себя естественно, с достоинством и просто.

Новый пассажир подселился в четырехместную каюту, которую вместе с двумя приятелями-геодезистами, отколовшимися от компании, делил Горин. Он был не то чтобы рад попутчику – Семен так и думал держаться в сторонке, ото всех наобособицу, – но и раздражения от появления нового соседа не почувствовал. Техники-геодезисты пили с утра до ночи, а потом громко спорили о своем, только им одним понятном. Их пьяный треп был пересыпан непонятными для Семена словечками: кроки, урезы, репера, магистральное нивелирование, тахеометрическая съемка… Семен скучал. А новенький, назвавшийся по-простому Витьком, держался запросто. Он сразу же со всеми перезнакомился, тут же, за рюмкой, рассказал все о себе. Что родом он из Кемерово, что работал в шахтерском поселке завклубом, музыкант по призванию, и женат на самой красивой женщине в Западной Сибири. А едет сейчас на заработки, в связи с неблагоприятными для его семьи обстоятельствами… После этих слов Витек махнул с досадой рукой и отвернулся к окну.

На рассвете геодезисты шумно сошли на маленькой пристани, едва различимой с реки в подступившем к самой воде пихтаче.

Теплоход, подрагивая палубой, упорно карабкался вверх по течению. Дни стояли погожие, и ласковый встречный ветерок выдувал из головы мрачные думы. Казалось, что именно сейчас, за следующим изгибом реки откроются те самые туманные дали, о которых Семен мечтал в детстве. "…Там, за поворотом, там, за поворотом…", – звучали в ушах слова Рождественского. Но уже дня через три глаза пресытились таежными красотами. Одно и то же: растущие из сизого марева сопки, покрытая солнечными бликами река, плеск волны о борт, монотонный стук двигателя и нудные крики чаек, все световое время переругивающихся за кормой. К тому же, пользуясь хорошей погодой, на палубе постоянно толпились пассажиры: женщины, невзирая на окрики грозного только с виду капитана, принимались прямо здесь же стирать в тазиках, а затем развешивать на снастях бельишко, детишки носились как угорелые, бабушки выползали на волю погреть на солнышке старые косточки. Шум, гам, суета…