— Бери! Как-нибудь столкуемся.
Сянцзы был так простодушен, что старику даже стало его жаль.
— Я тебе правду скажу, парень: лет тридцать назад они бы стоили ляпов сто — сто пятьдесят серебром, а в такое неспокойное время… Ты все-таки поищи кого побогаче!
— Дай сколько можешь! — твердил Сянцзы; он понимал, что старик прав, но не хотел таскаться с верблюдами по дорогам — еще попадешь в беду!
— Да ты подумай! Двадцать — тридцать юаней даже предлагать неудобно, хотя мне и столько набрать нелегко. Но такие уж времена, что поделаешь!
У Сянцзы похолодело на сердце. Двадцать — тридцать юаней? Разве этого хватит на коляску! Но ему хотелось поскорее разделаться с верблюдами — неизвестно еще, подвернется ли другой покупатель.
— Давай, старик, сколько есть.
— Чем ты вообще занимаешься, парень? Вижу, ты не мастак в этом деле. Где верблюдов-то взял?
Сянцзы рассказал все, как было.
— О-о! Так ты вместе с ними спасал свою жизнь!
Старик посочувствовал Сянцзы и в то же время успокоился: верблюды вроде бы не ворованные. Хотя разница и не велика, но все-таки Сянцзы как бы захватил их на войне. В смутное время на такие вещи смотрят проще.
— Ладно, парень, дам тебе тридцать пять юаней. Не хочу душой кривить — это дешево, но больше дать не могу. Мне уже за шестьдесят, обманывать не стану: нет у меня больше.
Сянцзы колебался. Он никогда не упускал случая заработать лишнюю монету, но после всего, что он вытерпел от солдат, ему казалось неудобным торговаться с этим стариком, который говорил с ним так искренне и участливо. Да и тридцать пять юаней в руках лучше сотни в мечтах. Жаль, конечно, что так дешево. За трех верблюдов, конечно, можно было бы взять куда больше. Но что поделаешь?!
— Считай, отец, верблюдов своими. Только еще попрошу тебя вот о чем: найди для меня какую-нибудь курточку и чего-нибудь поесть.
— Это можно.
Сянцзы залпом выпил холодной воды, взял тридцать пять блестящих серебряных юаней, две кукурузные лепешки, надел белую поношенную куртку, еле прикрывавшую грудь, и направился в город.
Три дня пролежал Сянцзы в одной из харчевен Хайдяня. Его бросало то в жар, то в холод, он терял сознание, десны его покрылись фиолетовыми волдырями. Все эти три дня он ничего не брал в рот, только пил не переставая. Потом жар спал, но осталась страшная слабость. Вероятно, в бреду и во сне он все время говорил о верблюдах, о своих трех верблюдах. Люди подслушали и с тех пор Сянцзы стали называть Лото — Верблюд.
Когда он впервые попал в город, его звали просто Сянцзы, по имени, будто у него вовсе не было фамилии. А теперь, когда к имени Сянцзы прибавилась кличка Лото, тем более никто не интересовался его настоящей фамилией. Сянцзы это мало беспокоило. Но было как-то обидно, что он получил за верблюдов всего тридцать пять юаней, да еще кличку Лото в придачу.