— Не то… — качнул головой Егор Герасимович. — Я и напился и ставить стал оттого, что жгло меня… разговор я там на станции услышал, брат Александра Денисовича проезжал…
— Ну?
— Так он другому проезжему рассказывал, что Александр-то убит… а Настя с горя повесилась.
— Вот так история! — воскликнул Акличеев.
— И кругом мой грех… — добавил глухо майор.
— М-м-да… Однако и судьба, — слабо промямлил Платон Павлович.
— Оставь ты меня, — сказал Жаркий и лег по-прежнему.
Предводитель встал и взялся за фуражку.
— Не прислать ли тебе чего? Вина, может? — спросил он, стоя уже у двери.
— Пришли водки… — послышалось в ответ.
«Забыться хочет, — подумал Акличеев. — Что ж, пожалуй, верно, другого лекарства не сыщется…»
В тот же день он распорядился отправить арестованному корзину водки, вина и закусок, а сам поехал к себе в деревню.
Но через несколько дней он вновь был в Старосольске и опять зашел на гауптвахту. Знакомый офицер пропустил его без затруднений.
Жаркий по-прежнему лежал на диване. На полу в головах стояла полупустая бутылка, а обернувшееся к вошедшему лицо майора стало еще желтее и старее.
Выслушав обнадеживания Акличеева, он сказал:
— Брось ты все это. А коли хочешь долг свой отдать, — он криво усмехнулся, — не так, как я Якову… то пошли к нему передать, чтобы ко мне побывал. Прошу, мол, в последний раз… А не захочет, то пусть посланный твой разузнает в подробности, как все случилось, — с Настей-то… дите живо ли…
— Нынче нарочного отправлю, — сказал Платон Павлович.
Не прошло и суток, как голос предводителя опять раздался в коридоре около камеры.
— Скорей, братец, — торопил он отворявшего дверь солдата, — экий ты копуша! — И еще с порога закричал: — Егор, вставай! Ведь Настя-то живехонька!..
Майор вскочил с дивана, но зашатался и сел.
— Как же? — спросил он упавшим голосом. — Тот-то на станции?..
— Ну да, повесилась было, да полотенце с балки соскользнуло, — видно, завязала плохо, — она и упала… Тут шум услыхали, кинулись, закричали, девчонка за фельдшером и бросилась… А Настю тут же оттерли. Ей-богу, человек мой сам видел — жива, и мальчонка на руках…
Егор Герасимович закрыл своей единственной действующей рукой глаза и заплакал. При этом Акличеев увидел, как под мятой, засалившейся рубахой двигались острые лопатки, резко вздымались и опадали ребра.
«Эк иссушило его», — думал Платон Павлович.
Он не рассказал Жаркому, как утром этого дня в Высоком, на просьбу навестить арестованного, Яков отвечал нарочному:
— Не поеду я к душегубцу… Поделом вору и мука.
Не спросил о судьбе своей просьбы и Егор Герасимович. Только когда Акличеев собрался уходить, он сказал: